Салюки. Полина Дашкова

богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе – и к Петровскому, и к Бадаеву.

      Моя просьба состоит в том, что если у соц. – дем. фракции до сих пор остается “фонд репрессивных”, пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы руб. 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что и его также прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет больше такого фонда, то м.б. вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно, никогда нет времени, но черт меня дери, не к кому больше обратиться, а околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, не хочется. Дело это надо устроить сегодня же и деньги переслать по телеграфу, потому ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен. Мой адрес знаешь: Туруханский край, Енисейская губ., деревня Костино, Иосифу Джугашвили. Далее. Мне пишет Зиновьев, что статьи по “национальному вопросу” выйдут отдельной брошюрой. Ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать за несколько дней, если только дадите знать), а затем надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего, кроме рыбы, деньги нужны как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Привет Стефании, ребятам. Привет Бадаеву, Петровскому, Самойлову, Шагову, Миронову. Неужели мне суждено здесь прозябать 4 года?.. Твой Иосиф.

      Только что узнал, что, кажется, в конце августа Бадаевым пересланы для меня в Ворогово (Енисейский уезд) не то 20, не то 25 рублей. Сообщаю, что я их не получил еще и, должно быть, не получу до весны. За все свое пребывание в туруханской ссылке получил всего 44 руб. из-за границы и 25 руб. от Петровского. Больше я ничего не получил. Иосиф».

      На копии рукою Трифонова написано: «Это письмо можно долго и сладостно комментировать, но нет места и нет времени, пусть этим займутся другие, когда-нибудь».

      Я не могу комментировать. Я почти рыдаю. Мне его жалко. Вопреки всему, что я знаю о нем, мне жалко его. И не потому, что он кашляет и голодает при морозе тридцать семь градусов. Известно, что сибирские морозы пошли ему на пользу, он окреп, вылечился от туберкулеза в этой долгой ссылке. И не голодал он вовсе, деньги ему присылали постоянно Аллилуевы, Зиновьев (ему он тоже писал в Краков: «Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег»). Кроме денег он получал посылки с теплой одеждой, бельем, книгами.

      Мне жалко его потому, что в этом письме он жалуется, хнычет, клянчит денег, то есть звучит простенькая, вполне человеческая мелодия. Никаких партийных вопросов. Молоко, дрова, хлеб. Чуть-чуть грубоватой иронии. Коба не корчит из себя пламенного борца, верного большевика-ленинца-марксиста-коммуниста. Кажется, они с Романом Вацлавовичем друг перед другом не выпендривались, и отношения между ними были действительно близкие, доверительные.

      Впрочем,