Воспоминания жены советского разведчика. Галина Александровна Курьянова

усреднения более развитого ребенка, наоборот, надо подтягивать более слабого. Так оно и было у меня потом. А в том злосчастном году, в первом году своей учительской деятельности, получив по милости Елены Ивановны на руки 42 придурка, не умеющих в 13-14 лет нормально читать и писать, не знающих, что «жи-ши» пишутся с буквой «и», я, девятнадцатилетняя девушка, в течение года только и тянула вверх этих оболтусов: ни разу не пошла ни в кино, ни в театр, ни просто погулять. На уроках я, как каторжная, все четыре учебных часа вдалбливала им огрехи программ 2-3 классов, попутно правила дисциплины и поведения в школе. После уроков оставляла весь класс еще на два часа и в спешном порядке, в зависимости от того, что они усвоили из учебников 2-3 классов, проходила с ними и программу 4-го. Потом нагружала их двойным заданием, а себя тетрадями, планами и поручениями со стороны администрации типа оформления стендов, дневников и наглядных пособий. Потом плелась в темпе усталой клячи домой и там до вечера проверяла тетради, составляла развернутые поурочные планы, ибо мою подготовку к уроку не только все время проверяли, но и критиковали, рисовала порученные наглядные пособия. Ночью мне снился класс в самых кошмарных вариантах.

      Правда, к концу первого полугодия появился, если не свет, то какие-то проблески в конце туннеля – ребята стали собраннее, выравнивались и в учёбе, и в дисциплине. Это заметила и я сама, и директриса Нина Ивановна, и мои коллеги, молодые учителя, только завуч ничего не хотела видеть и продолжала политику давления: ни один педсовет не обходился без того, чтобы мой класс и мое имя критично не упомянулись. Чувствовала я себя хуже некуда и ниже плинтуса, а когда кошку давят, она начинает царапаться. Я набралась смелости и на одном очередном педсовете после очередного же разноса встала и, внутренне дрожа, сказала: «Елена Ивановна, ваша критика стала однообразна, субъективна и не подкреплена никакими доказательствами. Если я действительно работаю так плохо и непрофессионально, прошу создать комиссию из Отдела образования и проверить качество моей работы. Если выводы комиссии совпадут с вашими и мне предъявят профнепригодность, то, возможно, я тогда смогу преподавать рисунок и живопись вместо Вас, уже хотя бы потому, что Вы, географ и по совместительству учитель рисования в старших классов, пользуетесь моими наглядными пособиями и планами программы 4 класса для обучения рисованию старшеклассников».

      Вот это было неожиданно: девочка для битья, великий немой заговорил. Свою реплику я заранее написала, вызубрила, чтобы не заикаться от волнения, произнесла внешне совершенно спокойно, внутренне ужасаясь своего нахальства, и даже с некоторым достоинством. Это и был тот самый совет, который мне подсказали молодые учителя, что работали с Леной-жабой не первый год и иначе её и не называли; она, оказывается, всем осточертенела, и советчицы решили воспользоваться мной, как рупором правды, поймав «учителя рисования» на плагиате. Честно говоря, мне бы и в голову не пришел такой ход.