Процесс. Франц Кафка

которой он мог бы довольствоваться по милости надзирателей. К. ощутил приятную уверенность в себе; хоть он сегодня утром и не явился на службу в банк, его положение там было достаточно высоким, чтобы легко оправдаться. А и надо ли оправдываться? Он решил, что да. А если ему не поверят, что было бы неудивительно, он может привлечь в свидетели г-жу Грубах или даже стариков из дома напротив – скорее всего, они и сейчас бдят у окна.

      К. не мог понять – по крайней мере когда ставил себя на место надзирателей, – почему они загнали его в комнату и оставили одного: ведь здесь у него уйма возможностей покончить с собой. Одновременно он задавался вопросом – опять-таки ставя себя на их место, – с чего бы ему так поступать. Не из-за того же, что эти двое устроились в соседней комнате и перехватили его завтрак. Убивать себя было так нелепо, что в силу этой совершенной нелепости он оказался бы к этому неспособен, даже появись у него такое желание. Если бы не очевидная умственная ограниченность надзирателей, можно было бы предположить, что и они руководствовались той же логикой, когда решили, что оставлять его в одиночестве безопасно. Теперь они могли бы, если бы пожелали, наблюдать, как он подходит к настенному шкафчику, где хранилась добрая бутылочка шнапса, и опрокидывает сперва стаканчик вместо завтрака, а за ним и второй для храбрости – на тот случай, если она ему, против ожиданий, понадобится.

      Тут К. вывел из равновесия окрик из соседней комнаты, такой резкий, что его зубы лязгнули о край рюмки.

      – Вас вызывает старший, – услышал он.

      К. напугала именно военная, рубленая резкость окрика, на которую до этого надзиратель Франц казался ему совершенно неспособным. Самому же приказу он был рад.

      – Наконец-то! – крикнул он в ответ, запер настенный шкаф и поспешил в соседнюю комнату. Но надзиратели, словно ничего иного и не ожидали, снова загнали К. в его спальню.

      – Это еще что? В ночной рубашке к старшему собрались? Да он вас выпороть прикажет – и нас вместе с вами!

      – Да оставьте же меня, черт возьми! – крикнул К., которого уже прижали к самому платяному шкафу. – Хватаете прямо с постели, так не ждите, что я буду в парадном костюме.

      – Этим вы делу не поможете, – откликнулись надзиратели, которые всегда, когда К. кричал, принимали спокойный и даже немного грустный вид, чем смущали его и отчасти приводили в чувство.

      – Смешно, этакие церемонии, – проворчал он, но все же подцепил со стула пиджак и подержал его немного на вытянутых руках, словно представляя его на суд надзирателей. Они покачали головами:

      – Пиджак должен быть черный.

      Тогда К. швырнул пиджак на пол и сказал, сам не вполне понимая, что имеет в виду:

      – Это ведь не основное слушание дела.

      Надзиратели улыбнулись, но продолжали стоять на своем:

      – Пиджак должен быть черный.

      – Если это ускорит дело, пусть будет так, – сказал К. и сам открыл гардероб.

      К. долго рылся среди всяческого платья, выбрал свой