Жженый сахар. Авни Доши

лет, – говорит мама и обращается к Дилипу: – Видишь, как она врет?

      Дилип смотрит то на меня, то на маму. Когда он хмурится, у него на виске проступает шрам от старой травмы, полученной в лакроссном матче.

      – Я не вру.

      – Врешь. Вечно врешь. Ты у нас профессиональная лгунья.

      После обеда мы отвозим маму домой, и на обратном пути Дилип что-то тихонечко напевает себе под нос. Я не могу разобрать мелодию и поэтому решаю его прервать:

      – Вот зачем она так говорит?

      Он секунду молчит, а потом отвечает:

      – Может быть, она не верит в свою болезнь.

      – Ей придется поверить.

      – Ты не врач.

      Мне обидно, что он ни капельки не доверяет моим суждениям.

      – Я и не говорю, что я врач. А врач как раз говорит, что она больна.

      – Он вроде бы говорил, что у нее мозг молодой женщины, или я что-то путаю?

      – Но она все забывает. Важные вещи.

      – Важные для кого? Может быть, она хочет забыть. Может быть, ей не хочется помнить, что ее подруга мертва.

      – Как бы там ни было, она все забывает.

      Мой пронзительный голос режет слух даже мне.

      – Деменция и сознательное желание забыть – это разные вещи, Антара.

      – Это уже полный бред. Почему бы ей вдруг захотелось забыть меня?

      Дилип делает глубокий вдох и качает головой:

      – Ты художник, ты должна быть открыта для самых разных возможностей.

      – Она назвала меня лгуньей.

      – Разве твое искусство как раз не об этом? О том, что нельзя доверять никому?

      Он сидит с кислым лицом. Явно разочарованный. Я пытаюсь скопировать его выражение, но чувствую, что ничего не выходит. Поэтому я грызу ноготь на среднем пальце. Вернее, кутикулу вокруг ногтя. Дилип берет мою руку и опускает ее вниз.

      Мое искусство – не погружение в ложь. Это сбор данных, накопление информации, выявление несоответствий. Мое искусство – поиск той точки, где перестают действовать закономерности.

      До замужества у меня была студия в доме у бабушки. Она выделила мне комнату, очень уютную, с идеальной пропорцией света и тени. В детстве мой интерес к коллекционированию всего начался именно здесь, в этом доме, среди вещей, оставшихся после умерших обитателей бунгало, где жили дедушка с бабушкой. Лампочки, батарейки, шнуры, ручки, марки, монеты. Я начала с поисков информации – когда были придуманы эти вещи, кто их изобрел, – часами сидела в библиотеке, обложившись энциклопедиями энергетики и патентов, но мои изыскания всегда уводили меня далеко от той точки, где я начинала. Чтобы не отвлекаться на лишние детали, я принялась рисовать эти предметы сама, изображая их так, как они виделись мне. Стараясь копировать как можно ближе к оригиналу. Может быть, у меня плохой почерк, чересчур механический, без красивостей, но зато у меня твердая, точная рука. Я начала собирать мертвых насекомых, которых на удивление трудно найти целыми, без повреждений. Среди самых ценных моих экземпляров есть несколько мотыльков, схваченных в застывшем воске. Я храню их в стеклянной