Невеста Субботы. Екатерина Коути

все головы.

      – Так сказала тетя Иветт. На нас с Дезире у нее какие-то свои планы.

      И тут же чувствую, как Ди наступает мне на ногу каблуком-рюмочкой.

      «Джулиан сделал предложение? – всем своим видом допытывается сестра. – Уже?»

      Откуда же ей знать, что Джулиана мы больше не увидим, да и Марселя тоже. А если увидим, Марсель будет зубоскалить над ней, как над мисс Диной, негритянкой из того водевиля. Уж тетя Иветт расстарается. Если Ди заартачится, тетя покажет Марселю письмо да и от себя кое-что присовокупит.

      Письмо…

      Рулет застревает у меня в горле, точно кусок сухой губки.

      Письмо от мамы!

      А что, если оно все еще лежит в той вазе? Вдруг тетя не успела его перепрятать? Тогда я могу завладеть им, и одной уликой станет меньше.

      Да, тетя может выставить нас из дому, но доказать, что Ди – дочь рабыни, у нее не получится. Англичане дотошны. Без бумажки не поверят. А если она сделает запрос… что ж, корреспонденция идет медленно. Как минимум две недели до Нового Орлеана, а в нашу глушь и того дольше. На берег тюки с письмами спускают на длинных шестах с проплывающего мимо парохода, и ловят их те, кто окажется поблизости. Белые, негры, на кого попадешь. А что с письмами дальше случается, один Господь ведает. Когда доходят, когда нет. Кто-то их вообще на самокрутки пускает.

      Стоит потянуть время, и мы спасены. К тому моменту, как Иветт раздобудет еще одно доказательство, я, может статься, уже буду повенчана.

      Допиваю чай и вскакиваю прежде, чем Нэнси успевает отодвинуть мой стул.

      – Я к себе. Что-то мне дурно.

      – Помочь тебе с корсетом? – спрашивает Ди, тоже приподнимаясь, но я давлю на спинку ее стула.

      – Сиди, сиди. Сама управлюсь.

      – Ты рулет не доела. В следующий раз так много не бери, – прощается со мной Олимпия.

      – Добрых снов, милая Флоранс! – прощается со мной Мари.

      Августы в вестибюле не видно. Наверное, спустилась в кухню, ужинать копченой пикшей и судачить с кухаркой. Что есть духу взбегаю по лестнице, точно кошка, в которую запустили сапогом, и заскакиваю на третий этаж.

      Тетина комната – слева. Дверь приоткрыта. Проскальзываю в спальню, осторожно придерживая юбки, чтобы ничего не задеть. Темно, как на дне колодца, приходится двигаться ощупью и по памяти. Упираюсь животом в столешницу. Руки осторожно, дюйм за дюймом, скользят по столу. Здесь столько всего, что можно перевернуть – чернильницы, баночки с песком для посыпания писем, серебряное пресс-папье. Если нашумлю и меня застанут с поличным… о, тогда к репутации лгуньи прибавится клеймо воровки!

      Наконец пальцы нащупывают ребристую поверхность вазы. Запускаю в нее руку – о, чудо из чудес! Письмо еще там!