Невеста Субботы. Екатерина Коути

учти: если после свадьбы ты вздумаешь вернуть ее в Лондон, чтобы она вращалась в одном обществе с моими дочерьми, я пущу письмо в ход. Квартеронка должна исчезнуть – и точка.

      «Куда они увозят меня, Фло? Что со мной будут делать?»

      – А если загодя разболтаешь о моем плане той девке, я вас обеих ушлю с глаз долой. А знакомым такое расскажу, что вас ни в один приличный дом не пустят даже с черной лестницы. – Сощурившись, тетушка сверкает на меня глазами.

      Я чувствую себя утопающей, которой вместо руки протянули нож лезвием вперед. Хочешь жить – раскровени себе руку, нет – так и помирай. Но что мне остается? Обнять Дезире и вместе с ней пойти на дно? Или спасаться, но уже в одиночку?

      – Ну, что приумолкла? – Тетя склоняет голову набок. Краешек фаншона подрагивает в воздухе. – Будешь держать язык за зубами?

      Но я не готова дать ответ так скоро. Мне нужно подумать. Мне нужно выгадать время.

      – Мне нужно помолиться, – смиренно говорю я.

* * *

      В церкви Французской Богоматери на Лейстер-сквер непривычно светло и пахнет не ладаном, а свежей краской от панелей над алтарем. Сама церковь, рассчитанная в основном на эмигрантов, открылась полтора года назад. Большой орган здесь еще не установили, обходятся пианино, посему гимны звучат как-то слишком светски, словно те песенки, которые наигрывает Олимпия. Вздыхаю от облегчения, когда детский хор заканчивает практику, и регент распускает школьников по домам. Слышу, как он шаркает, спускаясь с хоров, а потом затихает где-то в недрах ризницы. Церковь остается в моем распоряжении до самой вечерни.

      Стою на коленях около часа, а кажется, будто целую вечность. Ноги одеревенели, китовый ус корсета немилосердно давит на ребра, выжимая из меня вздохи – но не слова. Я могла бы тараторить литанию, пока от «miserere nobis» и «ora pro nobis»[29] не опухнет язык, но какой в том прок? Я же знаю, что никто меня не услышит. Мои молитвы, как плевелы, упадут на землю и не дадут доброго плода. Разве не так говорила Роза? До сих пор помню ее слова:

      – Богу – Бондье – нет до нас никакого дела.

      – Да как же это? – возмущалась я, причастница в белом кисейном платьишке. – Ведь он послал к людям своего единородного сына!

      – А люди его распяли.

      – Но ведь не просто так, а во искупление грехов!

      – Всё верно, – соглашалась нянька. – Но после того случая Господь наверняка понял, как опасно с нами связываться.

      Это утверждение я не решалась оспорить. Окружающие имели пагубную склонность открываться предо мною не с лучшей стороны.

      – Но есть и Они, – утешала меня Роза. – Им не все равно.

      – Получается, что Бог – это хозяин плантации, а Они – его надсмотрщики? – пыталась я объяснить ее теорию на доступном мне уровне, но аналогия выводила Розу из себя. Она хмурила брови, почти незаметные на черном морщинистом лбу.

      – Нет, Они – не надсмотрщики! Потому что Они – за нас.

      Они… Даже в этой церкви – чистенькой, аляповатой, точно литография в журнале мод – мне мерещатся древние лица. Они в каждой мраморной

29

Помилуй нас, молись за нас (лат.).