Самозванка, или Ангелы десятого круга. Лилия Макеева

Максимилиана Волошина – выдала себя, ничтоже сумняшеся, за Поэтессу Будущего. И не просто выдала, а сумела убедить в этом весь Петербург. В том числе, главного редактора того самого журнала, в котором она пришлась не ко двору. Но потом это мнение с успехом опровергли…

      – Мнение, что она – поэтесса Будущего? – после некоторых раздумий спросил Павел.

      – Ну да. Иначе сегодня её стихи заняли бы достойное место в школьной программе, наряду с ахматовскими или цветаевскими. К слову, Анна Ахматова презирала «Самозванку», а вот Марина Цветаева, наоборот, выказывала ей сочувствие и поддержку. Правда, это было позже, когда фантом Самозванки разоблачили.

      – Ну, не знаю. Лично мне эта Дмитриева не симпатична. Судя по её поступку, она была далеко не фея, – заявил Павел.

      – А тут и нет на сто процентов симпатичных персонажей. Хотя я, скорее, на стороне Марины Цветаевой. Да и вообще Ахматова по сравнению с чувственной Мариной – ханжа!

      Лариса сказала это, пожалуй, слишком серьёзно. Павел решил переменить тему и вернуться к ней потом. Хотя ему нравился этот лёгкий околофилософский трёп, в котором они частенько практиковались с Ларисой. Им нравилось порассуждать на самые неожиданные темы, казалось бы, случайно приходящие в голову, но вытаскивающие на поверхность сокровенные рассуждения и приводящие порой к непредсказуемым выводам.

      – Пойдём, поужинаем, что ли? – предложил он.

      – Пойдём, – улыбнулась Лариса.

      И они направились в приморский ресторанчик.

      Выбрав столик, они заказали по бокалу брюта, и пока Павел изучал меню, Лариса задумчиво смотрела на причудливые склоны Кара-Дага. В одном из очертаний при желании можно было различить абрис волошинского профиля.

      Между тем становилось всё прохладнее. Вдруг томик стихов, лежащий на столике перед девушкой, распахнулся. Ветер пролистал несколько страниц и утих также неожиданно, как и появился. Лариса склонилась к книге. В свете всё более сгущающихся сумерек можно было различить строки:

      «Пусть призрак, творимый любовью,

      Лица не заслонит иного…»

      Первая часть.

      Мусагет и другие

      Санкт-Петербург, 1909 г.

      Эту историю рассказало старое зеркало в тяжёлой серебряной раме. Если бы не его сверхъестественная наблюдательность, только зеркалам, пожалуй, и присущая, то события эти так бы и канули в вечность, не оставив следов. Разве что сохранилось бы несколько листков поблёкшей фиалковой бумаги с чёрным обрезом, исписанных изящным почерком, да стебли сухоцвета, которые при первом прикосновении превращаются в прах. Но к счастью, всё случилось иначе, и эта странная повесть перетекла в тонкий мир нашей культурной памяти – избирательной, а зачастую даже прихотливой.

      Новое измерение, в которое благополучно переселилась наша история, оказалось для неё более комфортным – её сюжетные линии утратили угловатость, обнаружив гибкость и некоторую фантасмагоричность. И ничего в том удивительного нет: не всегда