Штурм бункера. Дмитрий Володихин

любить вполголоса, вполжа́ра. Любить – так наотмашь, гибельно, как подбитый бомбардировщик в последнем пике.

      И она немножечко испугалась. Любовь в пятьдесят? Какая-то последняя робость в ней отвернулась и в трепете загородилась отчаянным безнадежным жестом: отсрочить бы неизбежное… пусть душа им наполнится, пусть душа им запылает, этим самым неизбежным… Но не с места в карьер. Не вот так быстро.

      Су сказала всего лишь:

      – Сейчас тебе на почту кое-что придет. Прочитай внимательно. Особенно последние слова и цифровую последовательность за ними. Выучи наизусть эти слова и цифры. Чтобы запустить код, достаточно простого кибер-транслятора. Того же инфобраслета хватит. Ты понял меня?

      – Да, княгиня зари.

      Он начал одеваться.

      – Стой! Стой же!

      Су вскочила и поцеловала его со всей страстью, на какую была способна. Как буря. Как лавина. Как протуберанец пламени из-за тех дверей, которые она еще не решилась открыть, но уже чувствовала раскаленный воздух тамошних пределов.

      Поцелуй может быть очень долгим, но он не вечен. А когда настало время расцепиться, Улле сказал:

      – Я люблю тебя. Я вернусь к тебе. Все будет хорошо.

      Потом он надел всё, что еще не успел надеть раньше, и ушел.

      А она осталась в печали и недоумении. Как могло получиться, что самого страстного поцелуя Франсуазы Ледрю оказалось недостаточно? Живой легенды! И… для чего, собственно, недостаточно? Ну… сложный вопрос. Но для чего-то очень важного его совершенно точно оказалось недостаточно.

      Су налила себе вина. Хорошего Шардонне с тепличных виноградников, что у Нового Лиона близ плато Маринер. Отличное Шардоне. Лучшее из марсианских марок.

      На третьем бокале она поняла, что не чувствует вкуса.

      «Родная, заячка, кисонька. Да ты понимаешь, что ты хочешь себе сказать, в чем, глупышка ты себе признаёшься? Этот твой Седой Петух – он что, последний твой настоящий избранник? Этот корявый никтошечка? Этот… Этот… А пожалуй, да, так и есть. Потому что рядом не осталось никого, кто считает всерьез и по-настоящему, что ты в этом мире по-прежнему драгоценность. Только он».

      Как глупо. Она ведь с Улле, а значит, она любит Улле. Таков закон. Ее личный закон. Просто не всегда вот так просто осознаешь, что этот закон пробуждается и начинает совершаться, даже если ты ни о чем подобном не задумываешься.

      Когда она допустила к себе Улле? А ведь давно…

      Она всех их сначала допускала к себе, а уж потом понимала, что любит.

      Да, они любили ее – все, кроме этого несносного мальчишки, ее ошибки, ее глупости. И она любила их – всех, включая этого беспощадного мальчишку, даже его, потому что ей хватало сердца на всех, а не любя она не желала ни с кем делить ложе – ради удовольствия, здоровья телесного, спортивного интереса и прочей чуши, которой так заражена современность. Чушь, чушь! Она любила их за разное, иногда ни за что, иногда просто не рассуждая, иногда за блистательную постель, иногда за ум, за волю… И она всем им, своим