Остров. Алексей Крестьянинов

компенсировала всю его внешнюю суровость. – А мы рассчитывали, что кого-нибудь с потока подселят.

      Я развел руками, дескать, такова се ля ви! Жили мы в принципе дружно, как-то находили общий язык. Да нам и нечего было делить. Никаких политических анекдотов никто не травил, и я, несмотря на все мои тревожные ожидания вызова к коменданту, успокоился и начал уже забывать о том неприятном разговоре с ним. Валерка, когда не спал, тут же нырял в наушники и мало обращал внимания на окружающих. Андрюха приходил в комнату только на ночь, где он пропадал все остальное время – тайна, покрытая мраком.

      Павлик же вел размеренную, осмысленную жизнь, рано вставал, делал зарядку, спускался в буфет, чтобы позавтракать и всегда вовремя уходил на занятия. Казалось, у него не было отрицательных черт характера, за исключением одной – полнейшего отсутствия чувства юмора! Как-то раз он спросил у меня, как там сегодня пиво, на «кафедре автоматики»? И я, вспомнив свое совместное проживание с медиками и их своеобразный юмор, ответил: «Пиво пенистое, извини за латынь»! Андрей с Валеркой заржали, правда, до них тоже не сразу дошло. А Павел так и не понял, в чем была фишка, даже тогда, когда мы ему всё растолковали.

      6

      Так прошло несколько месяцев. Очень радовало, что Копытин забыл обо мне. То ли он, будучи проницательным человеком, понял, что толку от этого парня, то есть от меня, всё равно не добьёшься, то ли иная какая причина была, только после того памятного разговора при поселении в общежитие он больше ко мне со своей просьбой не обращался. Скорее всего, всё объяснялось довольно просто. В числе тех ребят, которым я в день своей злополучной встречи с комендантом поведал о его гнусном предложении, был один наш сокурсник, между прочим, прекрасный товарищ, входивший в число моих близких приятелей. После окончания института он совсем немного поработал по специальности, затем был направлен в школу КГБ – а туда, как известно, кого попало не направляли – и, окончив её, стал штатным работником этой серьёзной организации. Кто-то мне потом рассказал, что он ещё со студенческих пор сотрудничал с органами, то есть, попросту, был стукачом. Думаю, именно он и сообщил куда следует, что не стоит рассчитывать на меня, какой от него, дескать, толк, если сразу же всё выболтал друзьям-товарищам. И от меня отстали. Спасибо ему большое за это!

      Но вернёмся в тот злополучный день, незадолго до зимней сессии, который чуть не сломал мне и Виктору жизнь. Странное дело, я совершенно не помню, из-за чего у нас с Пашкой тогда произошла словесная перепалка, переросшая в ссору и мордобой. Возможно, я сказал ему что-то обидное или он со свойственной ему ехидцей перешел какую-то грань. Короче, мы кинулись друг на друга с кулаками. Правда, успели обменяться всего двумя-тремя ударами, после чего он подмял меня своей монументальной фигурой, прижал всем весом к полу, так что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец, этот, рухнувший на меня шифоньер, приподнялся, из его носа мне на лицо капала кровь.

      Я высвободился, встал на ноги.