Заморская Русь. Олег Слободчиков

кроме компанейских фузеи и топора держал при себе дедов мушкетон. Передовщик Коломин перед походом посмеялся:

      – На кой он тебе, колесцовый еще? Возьми в долг пистоль! – Но, натолкнувшись на упрямство молодого стрелка, плюнул и смирился. Так Прохор Егоров вышел на свой первый промысел с преогромным дедовским крестом на животе и со старинным мушкетоном.

      В Кенайской губе партия разделилась на две чуницы. Одна, под началом иркутянина Василия Иванова, пошла на север, к Касиловке, другая собиралась идти к Черно-Бурому острову с дымящей горой, но сородичи передали чугачам, а те передовщику, что в губу вошло много байдар под прикрытием пакетбота. По их описанию это была шелиховская артель.

      Петька Коломин срамословил и скрипел зубами от наглости кадьякских соседушек, грозил перестрелять русских артельщиков, а нанятых ими туземцев заставить промышлять на себя. Но время было горячим, упускать его никто не желал. Тогда передовщик уговорил морехода Зайкова, известного всем партиям и артелям, плыть на двулючке со старовояжным стрелком Галактионовым в Павловскую бухту, чтобы растолковать непонятливым соседям, у кого больше прав на Кенайский залив. Сам же распределил чугачей по группам во главе с русскими промышленными и отправил на промыслы. Егорова, Храмова, Котовщикова, Баклушина, Третьякова и несколько инородцев оставил при себе и стал ждать посыльных на острове близ мыса Святой Елисаветы.

      Зайков и Галактионов на пути к Кадьяку встретили шелиховскую партию, плывшую в Чугацкий залив: эта наглость была откровенней их промыслов на Касиловске. Новопостроенную Павловскую крепость лебедевские посыльные увидели издалека. Острог был поставлен в удобном месте, на бугре, недалеко от берега бухты, с трех сторон укрытой от ветров. Гостей заметили на входе в нее. Навстречу им вышел сам шелиховский управляющий в окружении дружков. В кафтане нараспашку, в бобровой шапке. Засуетились его дружки, с почтением, на руках вынесли на сушу лодку вместе с послами.

      – Дорогим соседушкам хлеб да соль, лучшие пожелания в промысле, – приветливо улыбаясь, раскланялся Баранов.

      Зайков удивленно уставился на его усы. Как купец и статский без чина носить их управляющий не имел права. Здесь не Московия и не Сибирь, но усов не носили даже солдатские и дворянские дети: ходили в бородах, стригли их или брили наголо. В барановских усах Зайкову почудился намек на какое-то превосходство во власти перед другими приказчиками, передовщиками и мореходами.

      Хотя Коломин приказывал Галактионову молчать, а разговор вести Зайкову, горячий на слово иркутянин не выдержал затянувшейся паузы и разорался, почесывая затекший от долгого сидения зад.

      – Супостаты! Все кормовые места заняли. Конец приходит терпению нашему, перебьем на лайдах, как котов…

      Васька Медведников, дюжий барановский мужик из крестьян, нагло ухмыльнулся за спиной управляющего:

      – Андреич, не заткнуть ли этого хорька?

      – Погодите,