Все романы. Михаил Веллер

спустился вниз, с удовольствием понюхал цистерну, прислушался к содержимому и поехал домой спать.

      «Заправиться вот так – и к черр-ртовой матери отсюда…» – неконкретно подумал он в серой дреме, клюя носом в первом трамвае.

      5

      Унижение сравнением с «Белфастом» нет-нет да и давало себя знать. Вообще строевому командиру командовать музеем, что бы он ни говорил с высот опыта о покое и удобствах береговой жизни, – все равно что любителю животных пылесосить чучело кота. В хорошего моряка вбит рефлекс: любую акваторию рассматривать как пространство для похода, боя и победы. Бутафория службы разъедает личность скепсисом и депрессией, для лечения которой существуют только два лекарства: выпить водки и не думать – или изменить обстоятельства, ведущие к этой самой депрессии. Но если на водку не хватает зарплаты, а обстоятельства вяжут тебя по рукам и ногам, человек часто звереет без видимой причины – хотя на самом деле причин полно, а повод годится любой.

      В таком состоянии Ольховскому на глаза попался подкуренный Груня. Он бесконечно водил кисточкой по леерной стойке и бессмысленно хихикал.

      – Опять, сволочь! – рявкнул Ольховский.

      – Никак нет, – замедленно и очень ровно, как раздвижной штатив, вытянулся Груня и хихикнул.

      Ольховский схватил его за шиворот и встряхнул. Груня послушно взболтнулся под рукой. Ольховский сошел с резьбы.

      – Есть у тебя хоть какая-то гордость за свой корабль? – прорычал он, сознавая всю глупость и неуместность первых попавшихся трафаретных слов. – Ты где служишь, животное?

      Груня повел себя неадекватно. Он устал от службы, и радовался жизни только под дурью.

      – Корабль в море ходит, товарищ капитан первого ранга, – лучезарно доложил он, капая краской на прогар.

      Ольховский задохся от унижения.

      Единственным итогом он сумел конвульсивно родить приказ «В трюмах сгноить гниду!», что на бутафорском корабле следует понимать скорее фигурально.

      Ольховский же повернулся на каблуках так, что фуражка смазалась козырьком вбок, не успев за вращением головы, и проследовал высказать негодование старпому.

      – Знаешь, о чем я мечтаю? – спросил он, стравив пары.

      – Знаю, – флегматично кивнул Колчак.

      – Ну?

      – Тебе в подробностях? Выстроить команду на баке, вызвать вооруженный караул и под горн повесить его на рее.

      – Почти телепатия… Но на самом деле я мечтаю о другом…

      – Все мечтают о другом, хм.

      – В последние годы я понял, почему матросня в восемнадцатом году переколола в Кронштадте всех офицеров.

      – С-с-сволочня потому что.

      – Озверели-с, вашбродь. Развал, воровство, безнадега, безделье – и все можно. Ничего не напоминает?

      – Есть предложения?

      – Почти есть… – зло прищурился Ольховский.

      – Гонять как сук и держать в ежовых рукавицах!

      – Ежики для рукавиц кончились, господин старший помощник. Что ты с этим Груней сделаешь? Нету у военкоматов для тебя других