Сплетня. Дарья Полтавская

прямо на глазах теряли силы. От Гумалы остались одни глаза – пятые сутки не спала, не ела, вымаливала у беды своих сыновей. Сама держалась каким-то чудом. А куда ей деваться: дашь слабину – и беда заберёт. Насовсем. Нет.

      Скрипнула дверь – вернулся Темыр. Тяжело топтался в сенях, что-то стряхивал, медлил. Потом тихонько, на цыпочках, зашёл к малышам. Астамура, не тронутого болезнью, пристроили к соседям; двое младших, покрытые испариной, с лихорадочными пятнами на щеках, сквозь полусон тяжело выкашливали последние силы.

      Господи, как ей сказать?..

      – Обара… Я не знаю, как тебе сказать…

      Гумала подняла на него глаза. Они и всегда были большими, но сейчас в них запросто мог потонуть дом.

      – Приезжал врач. Из райцентра. Сыворотку привёз. В городе многих спасла, хороший результат даёт. Говорят.

      В огромных глазах вспыхнул тёплый свет надежды. Гумала подалась вперёд, к мужу…

      – Нам дали одну. На всех в селе никак не хватает. Нам дали одну…

      * * *

      Гумала зажмурилась и ещё сильнее прижала к себе вздрагивающего Хасика. «Нам дали одну…». Той страшной ночью она выбрала Даура. Сама выбрала. Одна. И никогда ему не говорила, чьей жизнью куплена его разбитная, хулиганская голова. Братья просто знали, что был младший – и ушёл.

      Он приходил к ней по ночам. Тихонько садился в углу и вопросительно смотрел в глаза. Почему – так?..

      С тех пор Гумала ненавидела ночи и слово «выбор». А когда родился Хасик, обрушила на него всю нежность и материнскую тоску по обоим. Любила старших, выживших, и младшего, пришедшего. И того, растворившегося в небе… Любила отчаянно, без памяти. Без меры. Без дна.

      – Вас трое, Хасик, – сказала она в тёмную макушку на своей груди. Подняла голову и увидела смущенно жмущихся к ольхе на краю оврага старших. – Помните это всегда: вас – трое. И вы – одно.

      * * *

      Хасик шел по двору размашистым спокойным шагом. Солнце садилось, красное, тяжёлое и тоже спокойное, как он сам, как трава на его дворе, как горы за двускатной крышей.

      Это и есть жизнь, думал он. Настоящая жизнь. Не то что в городе, где и пощупать её не успеваешь – вечно куда-то бежишь, спешишь, опаздываешь… Зачем это? Зачем суета? Вот у нас её нет – зато есть время понять, какого вкуса воздух. Дауру вон нужна слава, а мне – нет. Мне нужна моя земля. Ну и, ещё, братья. И, конечно, мама.

      Хасик усмехнулся: мама-то считает, что ему нужна ещё жена, и ещё дети, и ещё дом побольше, чтобы всех вместить. Посмотрим, посмотрим… Куда спешить?

      * * *

      Сыр, хлеб, огурцы, горький перец, аджика, лук. И рис. Хасик любит рис разваренный, почти склизкий, почти пюре. Ну и, конечно, мясо любит, но мяса сегодня нет. Не каждый же день.

      – Мам, всё хорошо?

      Гумала удивленно взглянула на сына: никогда не привыкнуть, насколько ясно он читает её настроение.

      – Ганичка приходила.

      – Опять Марину сватать, поди? – усмехнулся сын. Добро, как просили, он помнил, и, если что, всегда первый шел Ганичкиных заплутавших телят искать или упавшие заборы чинить. Но внять