Ты кем себя воображаешь?. Элис Манро

невежды! – сказала Фло.

      Роза тут же поняла – и знала, что отец тоже понял, – что и Фло никогда не слыхала о планете Венера. Чтобы отвлечь их, а может, чтобы косвенно извиниться, Фло поставила чашку на стол и вытянулась в воздухе меж двух стульев: голова на том, на котором Фло только что сидела, а ступни опираются о другой. Непонятно, когда она при этом успела целомудренно зажать подол юбки меж колен. Тело было прямое как доска. Брайан в восторге закричал:

      – Сделай трюк! Сделай трюк!

      Фло была очень гибкая и очень сильная. В минуты особой радости или если нужно было отвлечь всеобщее внимание, она исполняла акробатические трюки.

      Семья молча смотрела, как Фло поворачивается, не помогая себе руками, – только отталкивается сильными ногами, упираясь ступнями. Потом все торжествующе закричали, хотя видели этот трюк и раньше.

      Когда Фло поворачивалась, Розе представился тот воздушный корабль – прозрачный продолговатый пузырь, унизанный цепочками алмазных огней, плывущий в полном чудес американском небе.

      – Планета Венера! – воскликнул отец, аплодируя Фло. – Десять тысяч электрических лампочек!

      В комнате царила атмосфера снисходительности, расслабленности, даже с привкусом счастья.

* * *

      Годы спустя, много лет спустя, воскресным утром Роза включила радио. К тому времени она жила уже одна, в Торонто.

      – Ну что вам сказать! Тогда совсем другая жизнь была. Совсем. Тогда всё были лошади. Лошади и телеги. Гонки устраивали на двуколках, вдоль главной улицы, по субботам, вечером.

      – Совсем как гонки колесниц, – говорит голос ведущего или интервьюера, гладкий, подбадривающий.

      – Этих я сроду не видал.

      – Нет, сэр, я говорю про древних римлян. Задолго до вас.

      – Да уж, должно быть, еще до меня. Мне сто два года, вот как.

      – Замечательный возраст, сэр.

      И впрямь.

      Роза оставила радио включенным, пока возилась на кухне, варя себе кофе. Ей показалось, что это интервью ненастоящее, что это сцена из какой-то пьесы, и даже захотелось узнать, что за пьеса. Так воинственно и тщеславно звучал голос старика, так безнадежно и встревоженно – под верхним слоем натренированной мягкости и спокойствия – голос интервьюера. Как будто все рассчитано на то, чтобы радиослушатели представили себе журналиста, который подносит микрофон беззубому, гордому собой столетнему старцу и при этом думает: «Что я здесь вообще делаю и о чем мне с ним говорить дальше?»

      – Должно быть, это было опасно.

      – Что опасно?

      – Гонки двуколок.

      – И еще как! Опасно. Лошадь, бывало, понесет. Несчастных случаев было много. Бывало, парня потащит по гравию и все лицо ему раскровянит. Если б насмерть убило, крику было бы куда меньше.

      Пауза.

      – Были лошади с высоким шагом. А некоторым приходилось горчицу под хвост совать. Некоторые не желали выступать, хоть ты чего. Такие уж они, лошади-то. Одни будут работать, пока не свалятся,