Прыжок домашней львицы. Галия Мавлютова

внимания. Столешница, покрытая старой пожелтевшей газетой, пустые молочные бутылки, оставшиеся еще с советских времен, проволочная сетка для просушки вымытой посуды. Тетя Феня зорко наблюдала за пока безобидными перемещениями Валентины. Не дай бог, перейдет через чужую границу. Расстрел на месте. Непреложный закон коммунального бытия.

      – Теть Фень, а давно отца-то видели? – спросила Валентина, прерывая мучительное молчание.

      – Дак с месяц уже как не видела, – живо откликнулась тетя Феня.

      Соседка явно утомилась от длительного бездействия. Она засуетилась у плиты, начищая белой тряпочкой газовые горелки. Плита изрядно потускнела от нещадных чисток. Широкие ржавые полосы расползлись по эмалевым бокам, некогда выкрашенным белой краской.

      – Как это? – удивленно воззрилась на тетю Феню Валентина. – В одной квартире живете и месяцами не видитесь, что ли?

      – А что мне с ним, детей крестить? – обиженно возразила соседка. – Утром рано уходит, вечером поздно приходит. На кухню совсем не заходит. Ничего не готовит.

      – А что он кушает? Чем питается? Стол пустой, никакой еды нету, – Валентина повозила руками по старой газете.

      – Дак он давно ничего не готовит, тихий стал, богатый потому что, – завистливым голосом проскрежетала тетя Феня.

      – Да не придумывайте вы, тетя Феня, скажете тоже мне, – отмахнулась Валентина.

      Сквозь ворох путаных мыслей проскочило легкое беспокойство. Валентина бездумно водила руками по столу, коленям зачем-то потрогала спинку обшарпанного стула. Все эти движения она совершала истово, словно молилась, довершая умственный религиозный обряд обязательными ритуальными действиями.

      – Валюшка, ты чего вся посинела? – сказала соседка. – Расслабься и получи удовольствие. Хочешь грибного супчика? Я ведь сама грибы собирала, в лес ездила, а сушила над плитой. Вот здесь.

      Соседка потрясла ободранной кастрюлей. Валентина подавила брезгливое отвращение. Глубоко в печенках засело любезное соседское радушие. С детства Валентина питала ненависть к общественным пирогам. Сама научилась отменно готовить, лишь бы чужим не закусывать.

      – Не хочу, теть Фень, не хочу. Язык будто провалился. И аппетит пропал. Что-то беспокоюсь я. Как бы чего не случилось с отцом. Сердце прямо так и колотится. Месяц уже человека нет, как же это, а, давай-ка ключ поищем, что ли?

      И Валентина сделала вялую попытку приподняться со стула, но тут же неуклюже, с шумом плюхнулась обратно. Едва не промахнулась мимо, а соседка радостно осклабилась. Чужое горе в радость.

      – А чего его искать? Дверь тонкая, фанерная, хлипкая, толкни, она и распахнется. Ключ, он так, для забавы. Для ворон. Как пугало.

      И тетя Феня покатилась по коридору. Валентина набралась мужества и встала, пошатываясь, помахала руками, обретая равновесие, и поплелась следом за соседкой. Они вдвоем налегли на дверь, раздался скрип, потом невеселый треск, дверь подалась вперед, увлекая за собой, но обе женщины вдруг остановились, как вкопанные.