Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой. Альберт Иванович Карышев

Пусть учится игре на скрипке, данные у неё подходящие. Я тут главный скрипач, заведую струнно-смычковым отделением. Фамилия моя Кругляков, а имя Валерий Николаевич. Но внучка ваша должна ещё будет учиться игре на фортепьяно, в меньшем объёме, чем на скрипке. Два инструмента ей положены. У вас хоть один из них есть?» «Нет», – ответил Андрей Иванович. «Тогда приобретайте… Мы тебя, Настя, прикрепим к опытному педагогу, и с первого сентября начнёте с ним заниматься». «А можно я вам песенку спою?» – спросила Настя. «Можно». И она ангельским голоском, светлым, тонким, как серебряная ниточка, запела всё ту же, любимую…

      Андрей Иванович снял тогда со сберкнижки остатки писательских гонораров, обесцененных перестроечной инфляцией и, прочитав объявление в вестибюле музыкальной школы, купил у родителей одного подросшего юного музыканта скрипку-«четвертинку». Приобрести фортепьяно было труднее. На его покупку дед с бабушкой копили пенсии, которые, впрочем, иногда не выплачивались старикам по полгода и сами собой копились. (В безденежье пенсионеры выживали как придётся. Вера Валерьяновна некоторое время мыла в подъезде своего дома полы и лестничные марши.) Отдали Чугуновы за фортепьяно меньше, чем готовились отдать, так как его хозяйка, спеша уехать за границу, наскоро распродавала недвижимое имущество, о чём поместила объявление в газете. Им достался старинный инструмент фирмы «Беккер», очень звучный, «богатый обертонами» – по словам настройщика. Грузчики осторожно подняли его в квартиру Чугуновых и поставили в комнате Насти…

      На улице ни человека, ни машины. Казалось, кроме Чугуновых на ней никого нет. При минус двадцати градусах Настино пение звучало упруго, не рассеиваясь в открытом пространстве, словно музыка и слова на лету замерзали и где-то падали округлыми ледышками. Перестав петь, Настя спросила деда:

      – А Новый год скоро наступит?

      – Уже скоро.

      – Вы с бабушкой ёлочку мне нарядите?

      – Обязательно.

      – А ты, когда был маленький, танцевал польку-бабочку?

      – Хм, – сказал Андрей Иванович, соображая, что ответить ребёнку; но внимание Насти уже переключилось. Она бросила деда и пошла к серой кошечке, осторожно пролезавшей на улицу в щель забора. За забором кошечка провалилась в снег, подняла лапку и потрясла ею. Сделав шажок, она подняла другую лапку и огляделась. С поднятой лапкой мурка задержалась и нисколько не встревожилась, когда возле неё присела на корточки девочка.

      – Я её поглажу, – сказала Настя.

      – Гладь. Только скорее. Варежку-то не снимай!

      Непуганая домашняя кошка ластилась к ребёнку, выгибала спинку и вертела головой, потираясь о руку Насти макушкой, шейкой, ухом.

      – Бедняжка, – сказала девочка. – Холодно лапкам? Зачем вышла разутая? Ищешь непослушных детей?

      «Наверно, все кошки и собаки ей на улице знакомы, – подумалось деду. – Окликает их, гладит, тискает». Когда внучка, бывало, приветствовала