Земля бедованная (сборник). Нина Катерли

того же дня, когда семья Кац сидела за чаем, а по телевизору показывали фигурное катание, раздался телефонный звонок.

      – Лелик, тебя, – позвала Лазаря мать. – Ты бы все-таки объяснил им, что беспокоить человека после работы – не дело.

      – Олег, может быть, я подойду? – сказала Фира. – А ты ушел и будешь поздно. Ага?

      – Во-первых, я просил больше не называть меня Олегом…

      – Ах, прости, пожалуйста, забыла о твоем гражданском мужестве в кругу семьи, – сразу же надулась Фира, – между прочим, пока ты тут произносишь декларации о правах человека, человек ждет.

      Человек, действительно, терпеливо ждал, хотя времени, как потом выяснится, у него было в обрез.

      – Алло, – раздался далекий голос Барсукова, когда Лазарь наконец подошел к телефону. – Алло! Слушайте и записывайте для науки. Говорит Барсуков из треугольника. Я гибну. Сос. Местоположения в пространстве определить не могу. Сколько времени – тоже не знаю. Выхода отсюда нету и мгла.

      – Где вы? Какая мгла? – Закричал Лазарь, глядя в окно, где с ясного черного неба иронически смотрели звезды.

      – Мгла обыкновенная. Сплошная. Бело-зеленая. Видимости никакой. Гибну.

      – Вы не пьяны? Слышите, Григорий Иванович, я спрашиваю – вы пьяны?

      – В самую меру. Записывайте для науки: «Барсуков Григорий вышел из метро в 19.03…» – голос становился все глуше и гас, точно «бомжа и з» уносило куда-то прочь от земли.

      – Темно и выхода нет. Гибну смертью храбрых во славу… – это были последние слова, услышанные Лазарем.

      – Барсуков! Барсуков! – кричал он в опустевшую трубку.

      Ни звука.

      Никто, ни один человек на Земле, никогда больше не видел Григория Ивановича Барсукова.

      2

      После возвращения из Болгарии Александр Николаевич Петухов начал задумываться. А задумавшись, замирает на кухне с горящей спичкой в руке или чашку с черным кофе поднесет ко рту, а пить забудет. И Танечка, видя все это, очень переживала. Как-то раз зашла к соседке Марье Сидоровне за рецептом печенья на майонезе и вдруг внезапно и неожиданно расплакалась. Получилось это совсем некстати, Марья Сидоровна была не одна и к тому же больная. У нее сидели Дуся Семенова и Наталья Ивановна, так что слезы Танечки, хоть она и объяснила их зубной болью, конечно, стали обсуждаться.

      – Гуляет он, – сказала Дуся про Петухова, как только Танечка ушла, – а чего не гулять? Ездит по Европам за казенный счет, кожаный пиджак себе купил.

      – Татьяне тоже замшевую юбку привез, – вступилась справедливая Наталья Ивановна.

      – Гуляет, это точно, – несмотря на юбку, стояла на своем Семенова, – вчера смотрю: идет домой в восьмом часу вместо шести, глазки, как у кота, так и глядит туда-сюда, туда-сюда. А как увидит Кац Фирочку, так уж вообще… Вчера вышагивают через двор, он ее сумочку несет.

      – Фира интересная, – согласилась Наталья Ивановна, – полная и одевается.

      – Это верно, жить они умеют, этого от них не отнимешь. Марья Сидоровна, корвалольчику еще накапать?

      – Не