Земля бедованная (сборник). Нина Катерли

встала и опять стоит, молчит. С одной стороны, конечно, приятно, что он считает ее за современную женщину и не просто выпить пришел, но с другой стороны, у них, может, это и принято, а у нас не привыкли еще.

      А он стоит, в чем мать родила, одни носки оставил с полуботинками, и ухмыляется.

      – Ну чего? Раздевайся, да побыстрее!

      Антонина смотрит – он берет со стола бутылку, наливает ей стопку, себе стопку, и говорит:

      – Пей, давай, тогда, может, смелее станешь, а то, как все равно дурочка. Французские кинофильмы смотрела?

      Не ругаться же с ним, не для того полгода ждала. Антонина взяла стопку, выпила. Ладно. Французская жизнь, так французская, хорошо хоть сорочку новую надела, нейлоновую. Сняла свое платье морской волны, а он: все снимай, тут тебе не ателье мод и не поликлиника. А сам еще наливает. Антонина хотела погасить лампочку, а он: еще чего? Дикость, – говорит, – или может, ты у нас с браком? Не помню, чего у тебя там не хватает, вроде, всего полно и все на месте. Ну, что с ним поделаешь, – шутник!

      В общем, она разделась, стоит, а что дальше – не знает.

      Но Анатолий на кровать даже не посмотрел, сел к столу, ну, и она напротив, живот скатертью прикрыла. Холодно все же. А Толька:

      – Чего прячешься? Тело женщины, это, во-первых, красиво. В Русском музее была? И ты интересная, как Венера. А я – смеется – как этот… Ганнибал.

      Может, со стыда или от волнения, а может, потому, что со вчерашнего дня крошки во рту не было, Антонина сразу опьянела. И стало ей плевать, что сидит тут, как дура, голая, и что тело-то уж не то, и что от окна так и свищет. Весело ей сделалось и хорошо, потому что вот он, Анатолий, пришел все-таки, сам пришел, сидит, точно фон-барон, а на плечах веснушки, как у маленького…

      – Толик, тебе не холодно? Я платок принесу.

      – Иди ты с платком! Налей лучше! А потом погреемся.

      …а плечи-то широкие, красивый до чего! Ну прямо в точности Ганнибал, или какой-нибудь Юлий Цезарь.

      По-французски – так уж пускай на всю катушку! Антонина встала, прошла на каблучках через всю комнату и включила телевизор. Как раз показывали концерт артистов эстрады. И – черт с ним! – достала из холодильника «маленькую» и пиво.

      Еще выпили, за любовь. Антонина чувствует – опьянела, закусить надо, а не лезет кусок в горло, да и все. А тут еще Майя Кристалинская как запоет: «Я давно уж не катаюсь, только саночки вожу»{42}, ничего, вроде, особенного, а у Антонины слезы.

      – Толечка, миленький, я для тебя, что хочешь, сделаю! Что скажешь, то и сделаю!

      – Да не могу я с тобой расписаться, Тонька, пойми ты это, чудачка!

      – Не надо мне. Зачем? Я и так для тебя – что хочешь… Я бы и стирала, и обшила, а денег – на что мне деньги, я сама зарабатываю, я бы у тебя зарплату не брала… и какой хочешь можешь приходить, хоть и пьяный, хоть какой…

      – Кончай реветь. Ты – баба хорошая, лучше Польки. Но расписываться – это нет.

      – Толик, я, когда мимо ресторана «Чайка» прохожу, где мы с тобой тогда, так всегда плачу, как ненормальная…

      – Я

42

…Майя Кристалинская … «Я давно уж не катаюсь, только саночки вожу»… – Майя Владимировна Кристалинская (1932–1985) – знаменитая советская эстрадная певица. Песня «За окошком свету мало», музыка Эдуарда Колмановского, слова Константина Ваншенкина.