Кровавые снега Суоми. Повесть о Зимней войне. Евгений Петропавловский

по откосам кудрявится

      Пограничный скупой кругозор.

      Принимай нас, Суоми-красавица,

      В ожерельи прозрачных озёр!

      Ломят танки широкие просеки,

      Самолёты кружат в облаках,

      Невысокое солнышко осени

      Зажигает огни на штыках.

      Мы привыкли брататься с победами

      И опять мы проносим в бою

      По дорогам, исхоженным дедами,

      Краснозвёздную славу свою.

      Много лжи в эти годы наверчено,

      Чтоб запутать финляндский народ.

      Раскрывайте ж теперь нам доверчиво

      Половинки широких ворот!

      Ни шутам, ни писакам юродивым

      Больше ваших сердец не смутить.

      Отнимали не раз вашу родину —

      Мы приходим её возвратить.

      Мы приходим помочь вам расправиться,

      Расплатиться с лихвой за позор.

      Принимай нас, Суоми-красавица,

      В ожерельи прозрачных озёр!

      1. Воспоминания

      – Ежели будешь об этом писать, фамилию мою не указывай, – предупреждал он. – Понимаешь, почти половина дивизии легла там, в карельских лесах, тысячи хлопцев без имён и фамилий. Чем я лучше? Может, тем, что тулуп и валенки с мёртвого финна снять посчастливилось? Ведь если б этого фарта не подвернулось – остался бы среди прочих неизвестным солдатом… Да и подвига там никакого не было. Одна голая смерть незнамо за что. И, конечно, позор нашего руководства. Потому всё советское время и старались не вспоминать о той войне.

      …Я действительно собирался – хотя бы вкратце – записать воспоминания моего соседа. Но всё откладывал: находились иные темы, которые казались более насущными или, если угодно, более «горячими». Вот уже несколько лет, как похоронили моего «незнаменитого» ветерана. А я лишь теперь берусь за перо.

***

      …Как многие старики, он любил выпить рюмочку. Всего одну – маленькую такую рюмочку водки, больше супруга не позволяла: возраст, давление и всё такое…

      А ещё он любил Николая Гумилёва. По советским временам стихи этого поэта мало кто знал, одно только имя ещё и оставалось на слуху… А он (вот именно после рюмочки-то) порой извлекал из памяти какой-нибудь кусок – наподобие:

      …Не всё ль равно, пусть время катится,

      Мы поняли тебя, земля:

      Ты только хмурая привратница

      У входа в Божии Поля.

      Затем обычно наставал черёд воспоминаний:

      – Земля… Это, брат, ба-а-альшая роскошь была, в земле упокоиться. О рядовых красноармейцах речи нет: не каждый командир даже удостаивался! Так наши хлопцы и застывали в снегах лапландскими статуями: стукнешь – а звук ровно от трухлявой корчаги. Как дрова, в штабеля и складывали их на боевой позиции. А тех, кто по ходу отступления помирал, просто оставляли на дороге. Ведь мороз до пятидесяти градусов доходил, а уж ниже тридцати вообще не опускался. Оттого земля по крепости не хуже камня делалась, много не накопаешь… Да, хлебнули мы боевой романтики, гренады этой самой подержали в зубах. А какое шапкозакидательство было в тридцать девятом, какие лозунги! Красная Армия сокрушит врага на его территории! Мощным ворошиловским наступлением ответим на провокации белофиннов! Малой кровью, могучим ударом! Раздавим врагов вместе с их главарём Маннергеймом1!

      Стараясь привести воспоминания в порядок, он возвращался к началу войны:

      – Вообще я верил всему, что нам говорили. Думал: неделя, от силы две – и победа у нас в кармане. Потому не очень беспокоился, когда нашу сорок четвёртую стрелковую дивизию сняли из-под Житомира и бросили в Северную Карелию. Правда, неполадки пошли с самого начала: тёплое обмундирование обещали выдать на месте – обманули. Так и вышли на марш в летних обмотках, будёновках и тоненьких шинельках. У финских егерей одёжка была не чета нашей: тёплые свитера, сапоги на меху или валенки, ушанки из овчины, ватные штаны, а под ними – шерстяное бельё. То же касаемо оружия: у нас – трёхлинейки образца 1891 года, а у них уже имелись девятимиллиметровые автоматы «Суоми». Хотя врать не буду: в большинстве всё-таки они тоже стреляли из трёхлинеек… Нет, в артиллерии и танках мы превосходили неизмеримо, да что толку, если в лесах, на бездорожье, почти при нулевой видимости наша техника становилась бесполезным металлоломом. Артиллерийская смазка на сорокаградусном морозе застывала начисто. Не только «ЗиСы» застревали в полутораметровом снегу, но и танки: они ведь тогда были узкогусеничные, это потом траки пошире стали делать у танков-то… В общем, – из-за техники и по причине отсутствия лыж – двигаться мы могли исключительно по дорогам-зимникам. А чуть в сторону – и наставал полный швах. Ещё добавь сюда перебои с продовольствием: если раз за двое суток полевая кухня приходила, то это счастье. Между прочим, на морозе хлеб превращался в кирпич, которым

1

Маннергейм, Карл Густав Эмиль – бывший генерал Российской империи, участник Русско-японской и Первой мировой войн. После революции 1917 г. вернулся на родину, в Финляндию, получившую независимость. С 1931 г. являлся председателем Совета обороны Финляндии. С 1933 г. – фельдмаршал. С 30 ноября 1939 г. – верховный главнокомандующий финской армией.