Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург. Отсутствует

покажи и мне свое орудие! А то весь город его наблюдал, и только я, командир, не видел.

      Ганич повернулся ко мне правым боком и, чтобы глазу было удобнее, наклонил голову.

      Я расстегнул штаны.

      – Ого! – удивился Ганич. – Да ты, поди, прилепил туда чего?!

      – Да чего ж я мог прилепить?

      – Не прилепил? Да-а-а… Богато одарила тебя природа-матушка, – подполковник уважительно закачал своей седеющей головой, не спуская своего глаза с моего уда.

      Я засмеялся.

      – Что смеешься? – сразу нахохлился Ганич. – Думаешь, у меня меньше?! Да я, к твоему сведению…

      Чтобы не смущать своего командира и установить между нами человеческое равенство, я торопливо заговорил:

      – Теперь, когда передо мной вы, мое орудие в знак уважения к вашим подвигам и летам в смиренном состоянии. Я даже стыжусь, что не могу пред вами им похвастаться! Но если б, господин подполковник, на вашем месте была дама, то тогда и впрямь было бы на что посмотреть!

      – А… Вот ты о чем… – Ганич по-братски похлопал меня по плечу. – Да-а… тогда, пожалуй, это и вовсе было бы невероятное зрелище… Язычество… Куда от него денешься…

      В комнату вошел вестовой Базиль с бутылью мадеры и блюдом вареных раков. Увидев меня, стоящего с приспущенными штанами пред подполковником, Базиль попятился.

      – А ну-ка, погляди! – приказал Ганич вестовому и кивнул головой на мое орудие. – Видывал ли ты когда-нибудь нечто подобное? Что скажешь?

      Базиль поставил бутылку и блюдо на стол, подошел ко мне и принялся внимательно разглядывать мое орудие.

      – Ну! Каково? – воскликнул в нетерпении Ганич.

      Базиль вместо ответа неопределенно пожал плечами.

      Ганич, предвкушавший, что вестовой тоже придет в изумление увиденным, заметно расстроился. Он стал укорять подчиненного в том, что тот слишком бесчувствен и флегматичен.

      – Да ты, братец, вообще, бирюк! Нету в тебе гусарского духу! Не-ету! – восклицал Ганич и лохматил бровь кулаком. – Бирюк, чисто бирюк! Хоть и нарек я тебя Базилем, а ты все равно посконным рязанцем остался!

      Вестовой скромно ответствовал, что он не бирюк и что воинского духу в нем не меньше, чем в ком бы то ни было, но он не считает правильным изумляться уду боевого товарища.

      – Да ты посмотри получше, каков у него уд! Только посмотри, каковы размеры-то! – запальчиво восклицал подполковник.

      Вестовой на это опять же скромно заметил, что у него самого уд едва ли меньше, чем у меня. Ганич, разумеется, потребовал, чтобы Базиль немедленно представил на обозрение свое орудие.

      – Не считаю возможным это сделать, господин подполковник, – сказал тот.

      – А это почему же?

      – Свой уд я показываю только дамам, а господам – стесняюсь.

      Будь на месте Ганича какой-нибудь пехотный командир, несдобровать бы вестовому, но наш подполковник, несмотря на вспыльчивость, был человеком либеральным и зачастую впадал в мысли там, где в них обычно не впадают.