Рождение династии. Книга 2. Через противостояние к возрождению. Владлен Шувалов

и в толк не возьму. Иноверный королевич, по вере католик, да на Московский престол воссядет? Как его – неблаговерного – в церквах-то за службой Божией поминать станут?

      – Батюшка сказывал, – заметил Мишенька, – что патриарх и бояре запись взяли с гетмана, и с короля, будто бы, тому королевичу в православную нашу веру перейти.

      – Запись, запись! – ворчал управляющий про себя.

      – Что запись – бумага писанная! Бумагу подрал – и записи нет,… Что стоит королю эту запись уничтожить? Да еще и даст на нее согласие! Во он, каков, лукавый: переговоры о королевиче с Москвой ведет и сына на Московский престол сажать собирается, а наш коренной русский город Смоленск из пушек громит, да под свою державу норовит привести… Кто польской затее поверит, тот наверное, за это и поплатится.

      – А как же бояре-то, да и сам патриарх, неужели допустят такой обман? – С напряженностью спросил Мишенька.

      – Допустят ли, нет ли, кто же это знает? А только что крови еще много прольется, прежде чем все уладится, – с каким-то мрачным отчаянием проговорил управляющий.

      В последний раз Филарет Никитич приехал на свое подворье поздно ночью. Тем не менее, он обнаружил своего брата и жену в молельной.

      – Все это время, – начал Филарет, войдя в молельную: – я стоял у кормила, я близко и зорко наблюдал, куда государственный корабль направляется… И вижу, что кормчие все потеряли голову, что корабль несет в пучину, и никто не в силах его спасти от гибели!

      Измена и коварство торжествуют, и тотчас никто из нас не смеет им перечить и становиться поперек дороги. Меня – я знаю это, наверное… – скоро здесь не будет.

      – Тебя не будет? На кого же ты нас покинешь! – воскликнула Марфа Ивановна, всплеснув руками.

      – Я пришел дать мой последний завет на всякий случай.

      – Последний? – промолвила Марфа Ивановна.

      – Да, потому не знаю, что ждет нас на той службе, в которую нас посылают теперь: смерть ли, полон ли, страданье ли? А шлют нас почетными послами на рубеж, к Смоленску, для утверждения переговорной грамоты с королем Сигизмундом и королевичем Владиславом. «Почетными» – тут только слово одно, а избраны в послы те люди, которые здесь могли бы связать руки и полякам, и русским изменникам… Но у коварного Жолкевского есть и другой расчет: он выпросил в почетное посольство назначить тех, которые по роду своему и близости к престолу, могли бы сами на него быть избраны или детей своих на нем увидеть… Он знает, что таких родов осталось только три: Мстиславских, Голицынский и наш, Романовский! Но Мстиславский стар уже и бездетен, а у меня и у Голицына есть сыновья… Понятно ли теперь, о чем я с вами говорить приехал, какой вам от меня останется завет?

      Жена и Иван Никитич смотрели прямо в глаза Филарету Никитичу, не смея слова проронить, не смея угадать его мысль и ожидая, что он сам ее выскажет.

      – Мой завет вам: блюсти сына моего Михаила как зеницу ока! Не прятать его, не хоронить от всяких возможных бед и напастей, не увозить покуда из Москвы, но здесь блюсти, блюсти