Исповедь молодой девушки. Жорж Санд

моего волнения; возможно, бабушке даже вздумалось приписать его моему исключительному благородству.

      – Чудесно, моя девочка, – сказала она, – вы благоразумны. Обнимите меня.

      – А вы согласитесь пожать мне руку? – спросил у меня расчувствовавшийся Фрюманс.

      И мне пришлось протянуть ему руку, за которой я всячески ухаживала, после того как Мариус в моем присутствии выразил глубочайшее презрение к грязным ногтям. Я с ужасом увидела, что Фрюманс подносит ее к своим губам, и чуть не упала в обморок. Бабушка поняла, что со мной происходит, и отослала меня вместе с кюре к моему кузену.

      Позже Фрюманс рассказал мне о том, что она сказала ему, когда он с радостью и энтузиазмом выразил согласие стать нашим наставником. Моя бабушка объяснила ему, что я очень впечатлительная девочка и нужно будет избегать любого повода, который может вызвать антипатию или насмешки со стороны его учеников. Она заставила Фрюманса взять деньги вперед, и благодаря этому в следующее воскресенье он явился к нам совершенно преображенный.

      Нетрудно догадаться, что мы с Мариусом ожидали его безо всякого нетерпения; всю неделю мы сетовали на решение бабушки. Мариус демонстрировал презрение к хаму в лохмотьях, которого нам навязали, и со свойственным ему бахвальством обещал сыграть с Фрюмансом какую-нибудь злую шутку и заявлял, что вовсе не намерен учиться под его руководством. Я чувствовала, что мой кузен неправ, но когда он имитировал внешний вид и манеры Фрюманса, когда с помощью старой, кое-как свернутой дырявой газеты показывал ужасное состояние его одежды и шляпы, когда говорил мне: «Я стану надевать перчатки во время урока, чтобы не касаться перьев, которые он трогал; бабушке следовало бы дать нам для письма белые чернила и черную бумагу, потому что, когда он прикоснется к белому листу, на нем не будет видно чернил», – и добавлял тысячу других саркастических замечаний, – я не решалась выступить в защиту несчастного педагога и тоже изощрялась в остроумии наравне со своим несравненным кузеном.

      Х

      Наконец явился Фрюманс; я даже не сразу его узнала. На нем было белоснежное белье, скромная, но совершенно новая одежда, шляпа, туфли; волосы были причесаны, подстрижены, тщательно вымыты. На Фрюмансе были перчатки, а когда он их снял, оказалось, что его руки и ногти безукоризненны, хотя кожа и оставалась грубой из-за тяжелой работы. Он сбрил бороду, и его чистое лицо как бы посветлело, несмотря на загар и смуглый оттенок кожи. Одним словом, Фрюманс не только обновил свой внешний вид, но и, судя по всему, намерен был следить за собой во всех отношениях и рассчитывал сдержать обещание. Озабоченный этим, первые дни он был неловок, нерешителен, скован, но на этом всё и закончилось. Его одежда и привычки оставались безукоризненными; очень скоро Фрюманс стал походить на человека, который всю жизнь прожил в материальном достатке и вращался в высшем свете. Я тогда подумала, что, вероятно, и я когда-то испытала нечто подобное, что такая же перемена произошла и со мной, когда я после бродячей, вероятно, нищенской жизни оказалась