День за два. Записки «карандаша» чеченской войны. Артем Леонович Чепкасов

шесть плюс. Вспотевшая пехота с запылёнными мордами.

      Пока окапывался, силы ещё теплились в моём, заметно исхудавшем за полтора месяца службы, теле. Но как только оборудовал позицию да приготовился к стрельбе, руки так сильно заходили ходуном, что я несколько лишних секунд не мог присоединить к пулемёту длинный магазин. И не только я.

      Мозговой из своего автомата ни разу не поразил мишень, как и многие из нас, однако командир роты, потешаясь у всех на виду, измывался только над ним.

      – Какая тебя война, Башка? Ты оружие держать не можешь, солдат, мать твою на растак. Тебя враз там убьют. Я твоей мамке, придурок, что объяснять буду? Простите, мамаша, сволочь я. Сын ваш половую тряпку толком выжать не мог, а я его в горы загнал, боевикам на веселье. Так прикажешь мне, отвечать, когда я тебя в цинке твоим родителям привезу? А, воин?

      Мозговой понуро молчал да шумно сопел.

      Своего ротного мы не любили. Очень уж он был заносчив, смотрел на всех свысока. Но вместе с тем мы его и уважали. Всю первую чеченскую он прошёл командиром взвода в нашей роте, о чём всегда помнил сам и не позволял забыть другим.

      – Я боевой офицер, у меня награды. Мне хорошо известно, что такое война. А тебе, боец? Ты знаешь, куда ты просишься? Нет. Так вот лучше тебе этого и не знать, наказание ты моё. Два наряда вне очереди.

      С полигона мы возвращались также пешком. Долго шли, подгоняемые пинками дедов да окриками ротного и взводных, но держать строй, всё одно, не могли, и требуемая офицерами ротная песня, тоже не пелась, а уныло и хрипло, подобно нашему строю, еле-еле ползла по бескрайней степи. Уши бы мои не слышали про чёрный сапог, сбивающий с травы прохладную росу, и караул, идущий тропой да каждый к своему посту.

      И лишь вечерняя прохлада нас жалела.

      На ужин сильно опоздали, да есть и не хотелось. В голове гудело только одно желание, – спать. И взобравшись на верхний ярус да коснувшись лысым затылком жёсткой подушки, я не успел подумать ни о чём, кроме: «Хорошо, оружие прямо на полигоне почистили, а то полночи ещё возились бы».

      И всё. Вырубился. Впрочем, снов не увидел.

      Наши дедушки, обозлённые невыносимым днём на полигоне, спросили с Башки за косяк сполна. А заодно и с нас. И в ту длинную ночь я, усиленно растирая нывшие голени и предплечья, раз и навсегда усвоил, воспитание одного через коллектив, – безотказный метод в педагогике. Понял ли это учитель биологии, я не ведал, но и рапортов Вовка больше не писал, а, молча, терпел наряды через сутки. Смеясь шуткам сослуживцев, что Мозговой просто не знает адрес штаба округа, а то и туда рапорт накалякал бы, я, всё равно, жалел этого взрослого уже человека. Нам было по восемнадцать, ему – двадцать три, и до нас было доведено, политические разборки в Европе и бойня в далёкой, неведомой нам Югославии -вовсе не наша печаль.

      Только при этом нам никто не сказал, что и наша война уже приготовилась заключить нас в свои жаркие объятия. Всего через какой-то жалкий месяц. И вовсе не в далёких, загадочных европейских странах,