Русская Темрязань далекая и близкая. Иван Иванович Демидов

страха не победишь. Вот так, курносый, учись на себя страх нагонять, и будешь героем.

      Солдаты у костра захохотали, а солдатик курносый притих. Крыть ему было нечем.

      Гуляло русское войско всю ночь. А наутро все полки собрались на площади в крепости. Царь Петр без головного убора, в кумачовой рубахе, подпоясанной по-русски шелковым поясом с длинными разноцветными кистями, стоял около бочки с вином и награждал подарками и кружкой вина, отличившихся во вчерашней баталии, солдат и офицеров.

      Ждал и Никита своего вызова к государю, но не дождался. И не придал большого значения этому недоразумению, подумал, что про него просто забыли, потом вспомнят. А осадок в душе солдата остался. Если забыли о нем, то значит и забыли о штурмовом отряде, завоевавшем победу. Гвардейцы отряда Меншикова насмерть стояли в обороне и полегли. Один Никита живой остался из рядового состава.

      Выяснилось все, когда Никита прощался со своими сослуживцами у братской могилы из отряда штурмовиков. В конце панихиды Меншиков подошел к Босому с недовольным видом и сказал:

      –Дурак, ты! Разевался вчера на все поле, расхвастался. Крамолу кто-то углядел в твоем крике и доложил государю. Еле успокоил я его. Вместо золотых плаха тебе светила. И Никите стало все понятно. Он вспомнил незнакомого офицера, проходившего на поле боя мимо него, и подумал:

      «Это тот самый, гад!». А Меншикову ответил:

      –Я, Данилыч, переживу. Ты сам стерегись. Видел я на поле офицера с косым рылом – не иначе, как лазутчик. Все около тебя крутился. Увидеть его надо, разузнать, что за тип. Упредить!

      –Разберемся! – со злом ответил Меншиков. – А ты сам дурь не пори. У меня что? Кроме как за тобой глядеть, и дел нет?

      У Никиты панихида из головы не выходила, а тут еще Меншиков со своей кляузой. Босому совсем муторно стало и одиноко. Захотелось ему все бросить и уйти, куда глаза глядят. Но привычка к исполнению своего долга и совесть солдатская постоянно удерживали его от необдуманных поступков.

      «Эх, мама, родненькая!» – вздохнул солдат.

      Через неделю Преображенский полк был перебазирован на отдых под новый строящийся город Санкт-Петербург. Солдат поселили на берегу озера в только что построенную казарму. Рядом были и столовая, и баня. Никите понравилось на новом месте: кормили хорошо, разрешали купаться в озере, рыбачить.

      В субботу, не сказав Никите ничего, после бани повезли его в город в карете Меншикова. Кучер оказался незнакомым и неразговорчивым. За дорогу Никита и не выяснил, зачем вызвал его Генерал-губернатор Санкт-Петербурга.

      Меншиков его ждал. Когда солдат вошел в просторный кабинет с зеркалами во всю стену, стеснительным себя почувствовал в необычной обстановке, боялся наследить ботфортами на ковровой дорожке. Но потом на все махнул рукой, встал во фрунт и доложил:

      –Ваше превосходительство, гренадер Босой прибыл в ваше распоряжение!

      Меншиков в генеральской форме, отутюженный и напомаженный, красавец в рыжем парике встал из-за стола и протянул богатырю длинную худую ладонь.

      –Здравствуй, Босой! Рад видеть