Стихоложество. Евгения Никитина-Кравченко

у лета пластинка, игла и гнет; гордо июлит, гляди, и не сносит пах ни

      придыханья жары, ни зрачков сирот, будто зрачков крота или запах псарни.

      только запястье тончает, летит вовсю. протоколируй, небо, документально:

      се, подписавшийся ниже, сведен к нулю, время примерно к августу, подпись бранна.

***

      такие желваки, стрижет лишай

      весь оборот лица, с изнанки вяжет

      как после просмакованного «ша»

      хурме, избытку сна, молчку и враже.

      залечь на дно как под тебя да недосуг,

      кому какое дело в самой самке

      следить за лбом морщинистым и пух

      есть волос тополей, не выпал дамкой.

      теперь залягу, будет гопака

      пускать собачья снедь и нефть в корыте

      лакается прогулкой до пока

      крахмал воротничка по шею врытый.

      давай, июль, закосим под людей,

      под этих всех, кому легко и мутно

      от сонных до бессонницы ночей

      и кто опровергаем утром.

***

      от края комнаты до горла, где болит

      миндалина и красный жжется сокол —

      сорняк для бешеного гонга – и палит

      крылом от маковки до холода и сока,

      от тверди дверной, где порог, стезя, нога,

      закинутая, вброшенная в берег

      от края этого до самого долга,

      до тонкорукого с похмелья бега,

      от этих молочаевских глазниц,

      в которых зелени по самое разуйся

      и не вдеваемая нагота ресниц

      ни в мясо Божие, ни в кость, ни в буйство,

      от гальки пропесоченной, в проем

      отчаянья, затравки, прободенья,

      отрезка, ямы, стана, в ветролом —

      не отворачивайся от меня, забвенье.

***

      здесь не то чтобы детство, а прочий помост

      меж вторым подоконным и спелым

      голым яблоком, что ли, разрезанным от

      переносицы к топкому мелу.

      и кого из нас больше в дому посему,

      по которому ходишь, не скручен

      ни в бараний рожок, ни во тьме посошок,

      ни чему еще врешь, не замучен.

      это сюр, Божий сюр, и фригидна тоска,

      и зудит отчий спам, и мазутом,

      долгим спелым мазком чертит абы рука

      что-то вне, словно ртом неразутым.

***

      на самом-то деле от круга уходит листва,

      от круга лица твоего, треугольника мора

      в глазах полудремных, полуденных, полунева

      течет и взывает к морям из ладоней и сора.

      не любый, а самый ничей, ничему на постой

      оставленный скорым, чтоб по ком-то забыться

      и сбыться от корки до края, до края и стой,

      и стой, погоди, погоди, не пали эти лица —

      вон то, пред горою без носа и шрам у брови —

      теперь не мое, а за ранцем сентябрь; плетутся

      подкошены ноги и колко от ветра на вид

      некрепким лопаткам моим, високосным и грустным.

***

      живи со мной в лесу, живи в весу

      почерковедческой