Искушение. Трейси Вульф

один палец.

      – Во-первых, меня можешь видеть только ты одна. Твое сознание делает меня зримым. А во-вторых… – Его улыбка делается еще более хитрой. – Все.

      Я опускаю голову, чтобы он не смог увидеть краску смущения на моих щеках. – Не знаю, что можно на это сказать.

      – Не переживай. – Хадсон подмигивает мне. – Я привык к тому, что рядом со мной девушки теряют дар речи.

      Я тяжело вздыхаю.

      – Я и не переживала. – Ты действительно собираешься это продолжать?

      – Продолжать что? – Он приклеивает к лицу выражение притворной невинности.

      – Комментировать мои мысли, хотя я с тобой и не говорю. – Я опять испускаю тяжелый вздох.

      Он ухмыляется.

      – Считай, что так я тебя мотивирую.

      – Мотивируешь на что? – вопрошаю я.

      – Ну, не знаю. – Он делает вид, будто рассматривает свои ногти. – Может, на доставание меня из твоей головы?

      – Поверь, для этого мне не нужна дополнительная мотивация. Ведь чем скорее ты уберешься, тем скорее я смогу увериться, что мне больше никогда не придется тебя видеть.

      Я готовлюсь к его следующему саркастическому замечанию, полагая, что это будет нечто исключительное, но текут секунды, а он так ничего и не говорит. Вместо этого он достает из воздуха мяч и начинает подбрасывать его и ловить по кругу.

      Один раз, другой, еще и еще. Сначала я радуюсь тому, что он молчит, но чем дольше длится это молчание, тем сильнее я нервничаю. Потому что хуже, чем знать все, что думает Хадсон, может быть только одно – не знать ничего. Очень может быть, что он сейчас прикидывает, как убить меня, точно как я прикидываю, каким образом убить его.

      Однако, в конце концов, он все же переключает свое внимание с мяча обратно на меня.

      – Так оно и есть, – невозмутимо говорит он. – Как я и говорил, у тебя стервозный характер.

      И опять подбрасывает мяч.

      – Лучше уж быть стервозной, чем говнистой.

      – Говнистыми бывают все, Грейс. – Говоря это, он смотрит мне прямо в глаза, и его слова впервые кажутся мне искренними. Как и он сам. – Вопрос заключается только в том, достаточно ли они честны, чтобы позволить тебе увидеть их говнистость. И если нет, то именно таких людей и надо опасаться.

      – Интересно, почему это похоже на острастку? – спрашиваю я.

      – Потому что ты больше не какой-то там слабый, жалкий человек. Ты горгулья, а когда речь идет о том, как прочие относятся к горгульям – к знакомству с горгульей, к обладанию ею – все становятся не тем, чем кажутся.

      – В том числе и ты? – осведомляюсь я, чувствуя, как мороз пробегает по коже.

      – Разумеется. – Тон у него скучающий и раздраженный. – Но не только я, другие тоже.

      Я не знаю, что на это можно ответить, не знаю, пудрит ли он мне мозги или в его словах есть крупица правды. Но прежде чем я прихожу к какому-то выводу, он отступает назад и скрывается в сумраке.

      Вот один такой, – шепчет он где-то в глубине моего сознания.

      – Что ты хочешь этим сказать? – так же тихо спрашиваю я.

      Он