Книга для родителей. Антон Семенович Макаренко

заняты, простите за беспокойство – у меня к вам минимальная просьба.

      Даже при слове «минимальная» Степан Денисович не улыбнулся, был сдержанно серьезен и скорее озабочен, чем угрюм.

      Он уселся на стуле против меня, и я мог лучше рассмотреть его лицо. У него хорошие усы, прикрывающие рот, под этими усами он часто как-то особенно мило вытягивал губы, как будто что-то обсасывал, на самом деле у него во рту ничего не было, – это движение выражало тоже озабоченность. Рыжая борода Степана Денисовича была немного сбита вправо, вероятно, оттого, что он часто теребил ее правой рукой.

      Степан Денисович сказал:

      – Да… Видите ли, какое дело! Я, собственно говоря, учитель, здесь недалеко, в Мотовиловке…

      – Очень приятно. Коллега, значит…

      Но Степан Денисович не поддержал моего оживления. Он захватил рукой большой участок рыжей своей бороды и суховато объяснил, глядя чуть в сторону:

      – Приятно – нельзя сказать. Я, конечно, люблю это дело, но прямо скажу – не выходит. То есть методически выходит, а организационно не выходит.

      – В чем же дело?

      – Да… не то, что организационно, а можно сказать, в бытовом отношении. Я у вас прошу сейчас работу… кузнеца.

      Я удивился молча. Он мельком взглянул на меня и продолжал еще более сухо, с особенной симпатичной солидностью, вызывающей большое доверие к его словам:

      – Я – хороший кузней. Настоящий кузнец. Мой отец тоже был кузнец. В ремесленном училище. Я потому и вышел в учителя. Ну, вот. А у вас тут все-таки заводик, и кузнец хороший нужен. И притом учитель.

      – Хорошо, – согласился я. – Вам нужна квартира?

      – Да как вам сказать? Комната, конечно, или две комнаты. Семья у меня значительная… Очень значительная.

      Степан Денисович засосал губами и задвигался на стуле.

      – Учительское дело хорошее, но такую семью невозможно содержать. И кроме того – деревня. Куда они пойдут, детишки?

      – Сколько у вас детей?

      Он посмотрел на меня и улыбнулся в первый раз. В этой улыбке я увидел, наконец, настоящего Степана Денисовича. Его озабоченное лицо ничего общего не имело с улыбкой: зубы в ней были веселые, белые, блестящие. С прибавлением улыбки Степан Денисович казался искреннее и добрее.

      – Это для меня самый трудный вопрос: отвечать прямо – стыдно, а часто все-таки приходится, понимаете, отвечать.

      Его улыбка еще раз мелькнула и растаяла за усами, а на ее месте снова вытянутые озабоченные губы, и снова он отвернулся от меня:

      – Тринадцать. Тринадцать детей!

      – Тринадцать? – завопил я в крайнем изумлении. – Да что вы говорите?!

      Степан Денисов ничего не ответил, только еще беспокойнее завозился на стуле. И мне стало страшно жаль этого симпатичного человека, я ощутил крайнюю необходимость ему помочь, но в то же время почувствовал и озлобление. Такое озлобление всегда бывает, если на ваших глазах кто-нибудь поступает явно неосмотрительно. Все эти мои чувства разрешились в неожиданном для меня