Большая книга ужасов 2015. Анна Воронова

яблоки.

      Над ними тает серебристый дымок – белые семечки, черные сгустки, красные лужи…

      Лети-лети, человечек —

      Головой считай овечек,

      Лети-лети, муравей…

* * *

      Проклятая скобка.

      Качается.

      За спиной – все семь этажей, и ветер толкает в бок – лети, лети же!

      – Эни-бени, рики-таки, турбо-урбо-сентебряки, – неслось снизу, – Эус-деус космодеус… Бац!

      Сколько раз она стояла на краю крыши? Сколько раз ловила ветер в лицо? В нем путались невесомые шаги кошек, взлет голубиной стаи, шуршание тысячи смятых бумажек, дребезг стекла.

      Тогда она не боялась.

      А теперь…

      Она глянула через плечо.

      Далеко внизу шевелились верхушки тополей. Темная листва сверкала серебряной изнанкой, в просвете махала рукавами, металась белая одинокая рубашка на веревке.

      Кто сейчас в Питере сушит белье на веревке?

      Тополя сомкнулись – и навалившаяся тень скрыла белые рукава.

      А что, если она сейчас разожмет руки?

      И полетит, махая белыми рукавами?

      А внизу будут кружиться разноцветные машинки, крошечные ларьки и человечки. И ветер помчится рядом, визжа от восторга, как молодой пес, которому наконец-то бросили палку. А потом у нее будет такая же изломанная рука, и черная кровь брызнет на асфальт, и Черный в черном плаще встанет над ней, и лошадиный череп…

      Тут сила неведомая потащила ее вверх. Запястье сжала чужая рука. Ветер ворвался в открытый рот, волосы хлестнули по лицу. Через миг она уже вползала на пахнущую гудроном площадку.

      – Это все ветер, ветер…

      Ника судорожно всхлипнула, прячась за спасительной завесой волос. Ей было стыдно. А белобрысый тактично отвернулся. Что было делать? Ника кое-как вытерла футболкой мокрые щеки.

      – Вон где ты обычно сидишь, – показал он, когда она успокоилась и села с ним рядом. Правда, отсюда отлично просматривался ее любимый угол, почти неузнаваемый сверху.

      – Я на тебя давно любуюсь, как ты ходишь со зверем своим. А во-он там, видишь? За два дома отсюда – кирпичная труба и две антенны? Там тоже парень любит на крыше сидеть. А больше никого. Я тут давно все облазил. Тут целый квартал по верхам пройти можно. Только прыгать надо в двух местах. А можно и по чердакам, я ходил.

      Ника молчала. Получается, ее крыша – действительно его. А она думала – полное одиночество, только она и город… тьфу.

      – Тебя не было давно, а тут смотрю – сидишь. Вот решил познакомиться. Ты любишь крыши и кошек – я люблю крыши и кошек. Годится для начала. Тебя как зовут?

      – Ника.

      – Меня – Лев. А кота?

      – Ох, где он?

      – Да вон он внизу, не волнуйся. Посмотрел, как мы тут, все ли в порядке, и пошел себе. Коты всегда независимые, у них своя реальность, кошачья. Там дырки прогрызены во все четыре измерения. Как его зовут-то?

      – Джучи, Жулик по-домашнему. А ты правда давно на меня отсюда смотришь?

      – Да. Я к тебе привык. Я как будто в компании сидел, понимаешь?