Плененная королева. Элисон Уэйр

Но дальше слов такие отношения заходили редко.

      В Париже, когда Алиенора попыталась закрепить этот обычай и там, Людовик и его клирики встали на дыбы: они обрушились на эту игру галантной любви как на предлог для блуда. Но Алиенора выросла в терпимой культуре юга и прекрасно знала, что в Аквитании подобное считалось всего лишь изощренной и приятной формой времяпрепровождения. Она и не помышляла о том, чтобы всерьез принимать лесть трубадуров, часто появлявшихся при дворе, ведь все понимали: это часть изощренной и щекочущей нервы игры.

      Дамы Алиеноры просили продолжения.

      – Мне понравился этот мастер Овидий, – заявила легкомысленная Файдида Тулузская.

      – А я слышала, что многие не одобряют его стихи, – сказала прекрасная Торкери де Буйон.

      – Тем они занятнее! – хихикнула пухленькая, как куропатка, мадам де Руси.

      – Так что, мессир Бернарт, вы можете спеть нам другие стихи Овидия?

      – С удовольствием, мадам! – с воодушевлением ответил трубадур и снова взял ситар. Он запел, и в его глазах опять заиграли озорные искорки.

      Пусть в равной мере

      В любви мужчина с женщиной имеют наслажденье.

      И если оба не в изнеможеньи,

      Ничтожно то соединенье!

      Люблю я слышать страсти стон

      И думать: пусть продлится он.

      Не торопись закончить труд,

      Помедли у вершины, друг!

      Голос трубадура смолк вместе с бренчанием ситара, и он снова взглянул на Алиенору. Она почувствовала, как румянец прихлынул к щекам при звуках этой непристойной песни, которая так живо вызвала в ее памяти страстные ночи с Генри. Пытаясь смирить усиливающуюся боль в лоне, герцогиня присоединилась к аплодисментам. Щечки ее дам тоже порозовели от возбуждения.

      – Это очень непристойная песня, мессир, – с укоризной сказала Алиенора, но глаза ее смотрели на юношу с симпатией. – Но я думаю, она всем понравилась. Вскоре вы сыграете нам еще.

      Так оно и случилось. Бернарт де Вентадорн всегда был где-то рядом – в обеденном зале, в большом зале, в саду. Всюду он смотрел на Алиенору, просил разрешения спеть для нее свои песни, исполненные вожделения и непристойностей. Герцогиня чувствовала, что за его привязанностью кроется нечто большее, чем простые галантности.

      – Я написал для вас песню, мадам, – сообщил он как-то раз, когда нашел Алиенору в одиночестве в саду под магнолией – ее дамы были неподалеку, собирали апрельские цветы. – Хотите послушать?

      – Я слушаю, – ответила Алиенора. Она была добра с трубадуром, зная, что ни на что большее он не может надеяться.

      Голос его зазвучал сильно и страстно.

      Когда приятный ветерок

      От дома твоего щекочет мои губы,

      Мне кажется,

      Что райский воздух я вдохнул!

      Когда юноша закончил, его пробирала дрожь.

      – Мне еще никто никогда не посвящал таких стихов, – сжалилась над ним Алиенора.

      – Ваша красота послужила для меня вдохновением, мадам, – пылко ответил Бернарт. – Вы изящны и прекрасны, вы воплощенное обаяние! С такими прекрасными глазами и благородной внешностью