Любимое чудо. Алиса Анисимова

вовать со всем миром, не задумываясь о плохом.

      Мои светлые, коротко остриженные после экспериментов с чёлкой, волосы торчали во все стороны. Гроза крапивы и лопухов, Алина Арашина вставала ровно в восемь часов утра, умывалась, кушала, одевалась, а после шла на обход территории.

      Всегда казалось, что в такие моменты насекомые прятались по домам и лишь самые храбрые оставались на поверхности, куда-то спеша по своим делам. Мои загребущие руки тянулись к этим панически убегающим козявкам, пытающимся оставить свои многочисленные конечности на теле, а не в пальцах страшного существа.

      – Алин, ну новое же платье!

      Хотелось бы оставить его таким же новым и чистым, пахнущим магазином, лавандой, но я никогда не замечала, как оно снова и снова купалось в грязной луже.

      – Вот починят дорогу, тогда и поговорим.

      Я старательно копировала фразу папы, которую он повторял на все возмущения мамы об испачканной обуви. Во всём виновато правительство, не желающее чинить наш двор, мужчина, идущий не глядя и оттого попадающий в грязь, ни в чём не виноват. Как и его дочь.

      Поговорим… Некое эфемерное слово, означающее промежуток времени равный как секунде, как и вечности. Ну, однажды мы ведь точно поговорим, обещаю. Так можно говорить до скончания веков, пока мир не обвалится в пропасть, а мы все не сгинем вместе с ним.

      Мама особо ничего не рассказывала о школе, но мне отчего-то безумно туда хотелось. Школьные принадлежности, мимо которых мы проходили в магазине, буквально притягивали к себе как мощный магнит. Хотелось быть причастной к чему-то доколе невиданному, новому, неизведанному. Вполне адекватное желание для ребёнка, коим я и была.

      Взрослые всегда умилялись. Какая милая девочка, как она трепетно хочет поскорее вступить в новую жизнь, которая ещё остаётся покрытой завесой тайны.

      Потом умиляться не пришлось.

      Никогда не могла всерьёз пожаловаться на детство. Оно у меня было прекрасным, полным интересных занятий, свободы и возможности существовать как ещё маленький, растущий человек.

      Во дворе помимо меня жило ещё две девочки сестрёнки, Даша младше, Юля старше и несколько мальчишек, гурьбой носящихся по улицам. Самые старшие, те, которые уже в силу своего «солидного возраста» не могли позволить себе вот такую беготню, частенько находились в няньках у младшего поколения. Их попытки следить за нами чаще оборачивались разбитыми коленками и попытками угнаться за хохочущей, визжащей от восторга, мелкотнёй.

      – Я здесь! Здесь! – кричал один.

      – Догони! – вопил второй и из-под кроссовок буквально выстреливали камни.

      Родители всегда сравнивали нас с гоночными машинами и старались не пускать на детскую площадку для самых маленьких. Где карапузы, едва научившиеся удерживать своё тело в относительном равновесии, наслаждались вниманием своих мам и редких пап, возвышающихся над ними монументально стоящими скалами.

      Не смотря на столь незаметные для нас ограничения, нет-нет, а кто-нибудь всё равно туда пробирался, громко смеясь и подбрасывая в воздух песок. Некая маленькая победа. Которой впоследствии можно было похвалиться.

      В деревянных домиках девочки варили еду, рассчитывались листьями, носили песок, качали кукол и всячески «кормили» мальчиков, порой прибегающих к ним. Это была наша игра, буквально узаконенная документально, нацарапанный на коре свод правил до сих пор хранился моей мамой.

      Родственницы, у кого тоже были дочери, всегда удивлялись моему характеру, о чём постоянно говорили маме. Как это возможно, такая красавица, умница, вроде бы не мальчишка сорванец, а всё равно бегает с ними, гоняет на велосипеде, забивает мяч в ворота. Кричит с импровизированных трибун.

      – Неужели она всегда была такой? – качали они головами и упорно дарили мне кукол в розовых платьицах.

      Папа подарил игрушечный автобус.

      В моей жизни вечно всё перекручивалось, дробилось на части. Вроде бы девочка, а в то же время уже рисует на лицо полосы, втыкает в причёску перья голубей, любящих погулять во дворе огромной стаей, и уже бежит вперёд, громко крича, изображая индейца.

      Взрослым было не объяснить, отчего это так классно, отчего сидение на месте и рисование портретов – скучно, а все слова о том, что нужно спокойно сидеть за столом, не дёргать ногами, не прыгать по коленям – пролетают мимо.

      – Вот ты так хочешь в школу, а там так нельзя.

      – Ну и что?

      Мне было искренне не понятно, почему все так стараются изменить моё поведение и облачить в нечто розовое, с массой оборочек, рюш и пуговок, застёгивать которые являлось сущим мучением.

      Взрослые это прекрасно понимали.

      Я видела себя завоевательницей других миров. Справедливой правительницей, сильной, храброй воительницей, спасающей родину от страшной угрозы. Всё это постоянно фигурировало в моих снах, рассказах, однако взрослые старательно закрывали глаза, пропуская мимо ушей абсолютно все без исключения восторженные речь, пестрящие многочисленными подробностями.

      – Алина,