Последний дракон. Йон Колфер

ослабел – на пристань ему пришлось выкатываться.

      – Что за черт? – пробормотал он. Куда это делась вся его силища?

      А потом увидел опухшие костяшки и понял: «Бля, змея укусила».

      За остальными ссадинами и общим безумием он этого даже не заметил. Зато сейчас вспомнил щитомордника, которому двинул.

      «Видать, так просто, как думал, я не отделался».

      Ну, по крайней мере, врезал он не специально. Помереть последним кретином было бы обидно.

      Как приходскому констеблю, а до того патрульному офицеру прихода Сент-Таммани, Ридженсу пришлось проходить не один, а два курса первой помощи; он попытался вспомнить особенности при различных обстоятельствах, но рассудок помутился, в нем оставалось только следующее: «За помощью. Во весь опор».

      Прямо здесь не было никакого противоядия. Хук все собирался, и собирался, и так без конца, но в любом случае, клиника была в парочке миль отсюда.

      «Под каждым банановым листом сидят тарантулы, а у тебя противоядия ни хрена нет».

      «В тачилу, – сказал он себе, – и ты что-нибудь придумаешь».

      Невероятно оптимистичный план, однако Ридженс был под действием яда, и прежде стадии угнетенности шел именно оптимизм.

      «Всё будет в порядке», – подумал констебль, хотя, на самом деле, происходящее свидетельствовало об обратном.

      Пикап Хука кое-как вырулил к дому Элоди Моро. Он располагался в полумиле, не больше, вниз по разъезженной, обрамленной соснами дороге – деревянная хибара с жестяной крышей; народ с более северным мировоззрением вообще с трудом верил, что такие еще сохранились со времен Гражданской войны. Хибара эта стояла одинокая, омываемая грязными водами и окруженная смерчем из стрекоз.

      Констебль, должно быть, на мгновение вырубился за рулем, но его пробудила адская пульсирующая боль в костяшках, и он с неудовольствием и тревогой увидел, что правая рука раздулась до размеров бейсбольной перчатки. Хук потыкал раздутую руку пальцем. Кожа оказалась натянута, как воздушный шар, и наполнилась электричеством.

      «Шутки кончились, Ридженс, мой мальчик, – сказал себе констебль. – Противоядие найдется у Элоди. Она ж медсестра, так что верняк?»

      Ослиное упрямство вытащило Хука из пикапа на крыльцо, и он взобрался по ступенькам, опираясь на собственный лоб и прижимая больную руку к животу.

      Показываться на глаза Элоди Моро вот так, в столь унизительном виде, было ужасно неприятно. Элоди Моро – единственная женщина, с которой он мог провести сколько угодно времени, не прибегая к насилию. Она примчалась в окружную больницу, когда ее кретин-сынок оттяпал себе палец, и чуть не задушила пацана любовью. Хук еще никогда не видел столь зашкаливающих в своей откровенности чувств на людях, тогда это вызвало у него неприязнь. Но потом он изменил мнение и оказался… тронут, что ли. А в последний раз Ридженс Хук был тронут ажно никогда, так что он положил на Элоди Моро глаз и поклялся, что сперва попытается добиться ее честными способами.