Черешенки. Бадри Горицавия

никак твои мучения не проходят. Борись! Давай борись! Не смей сдаваться!»

      На третий год наша рябина подарила нам большую радость. В мае она вся покрылась курчавыми шарами белых цветов. Толстые шершни деловито возились в них. В сентябре с неё можно было уже собирать богатый урожай ягод.

      Чудо, что случилось в то утро, совсем не было каким-то необычным. Рано или поздно оно произошло бы. Можно сказать, что его даже ожидали. Оно уже случалось и до этого, и не один раз. Много-много раз случалось, и название этому чуду, к которому никак почему-то невозможно привыкнуть, – первый снег. Он всегда самый-самый. Самый желаемый. Самый тёплый. Самый чистый. Самый искрящийся. Самый-самый белый. После снег будет лежать на земле долгие месяцы и уже не будет так же восхищать, а в конце и вовсе всем надоест.

      Это первый снег осветил нашу улицу. Это он отражал от земли слабые лучи от ещё не погасших утренних звёзд. Я увидел в бараке напротив в нескольких окнах тоже раздвинутые шторы – и в них тёмные очертания человеческих фигур. Там тоже смотрели на этот самый первый снег. Величественным было его мерцание и безмолвным. Мы с мамой вторили ему – тоже молчали. Мне показалось, что мы целую вечность вот так, молча, простояли у окна.

      «Как было бы здорово, если бы снег мог падать не только сверху, но и как-нибудь сбоку», – такая первая мысль проскользнула в мою голову сквозь не моргающие глаза, которые жадно вглядывались в квадрат окна. Там почти всё было белое. Но моему разыгравшемуся детскому сознанию это «почти» очень мешало. Мой ум уже достиг своего пика удивления и катился вниз, прямо в море своих фантазий. Только они в силах спасти меня от остывания и взметнуть обратно на огненную вершину. «Ещё белого! Ещё белого!» Всё, что подчинялось горизонтали, но обращало свои лицевые стороны кверху, отдало свои краски снегу. Поверхность земли, крыши домов, дорога, кроны деревьев, верх одинокой ржавой кабины от КамАЗа, валявшейся вечно у противоположного барака, уже не имели своего цвета. Всё, что тянулось к небу, но смотрело только по сторонам, снегу не подчинилось. Стены бараков, стволы деревьев, деревянный штакетник, боковая часть той самой вечной кабины от КамАЗа чётко выделялись на фоне белого разлива. «Не закрашенные цветные пятна. Незаконченная картина будущей зимы».

      Мою задумчивую озабоченность прервала мама:

      – Есть такая примета: кто не увидит на утреннем первом снеге ни одного следа, у того всю зиму не будет никаких бед.

      – Ни одного? Даже от маленькой птички?

      – Даже от маленькой птички.

      Стекло расплющило мой нос, я начал очень внимательно разглядывать идеально ровное белое покрывало.

      – Мам, – позвал я гнусавым голосом – из-за всё ещё сплющенного стеклом носа.

      – Что? – отозвалась она сверху.

      – Надо разбудить папу. Я хочу, чтобы и у него не было бед. Я ни одного следа не вижу.

      – Я тоже. Да, надо его разбудить, – мамина рука взъерошила волосы на моей макушке.

      Я поднял на маму голову. Она смотрела на меня и улыбалась. Её глаза отсвечивали в сумраке