Странник и его страна. Михаил Веллер

В кабине тепло, сухо, сидеть удобно, можно курить и есть с кем разговаривать.

      И ты осознаешь, что жизнь – это движение. А движение – это радость. Дорога вообще располагает к философии. Точка назначения придает дороге смысл, и смысл дороги делается смыслом жизни. А это чувство приятное.

      Братск

      Не могу вот так прямо сказать, что в Братске меня хотели зарезать.

      Формы слабоумия очень разнообразны. Например, полюбоваться братской плотиной при электрическом освещении. Братская ГЭС была стройкой эпохи. Всесоюзный символ романтики и победы нашей общей Родины. От Тайшета всего 300 км – чего не метнуться? Оттепель, космос, коммунизм, Братск. Ночь.

      На меня глянули с хмурым прикидом, задали ритуальный вопрос о причине сожительства с клопом и вынули нож. Нож был очень красивый, хромированный, блестящий, изготовленный с явной любовью. Дальние электрические искры отблескивали на нем.

      Какое кретинство, отметил я со стороны, и никто же никогда не узнает, если вообще найдут, концы в воду, не может быть, пацаны вполне нормальные. Я достал из кармана свою «лису», раскрыл и показал им.

      – Чо здесь делаешь?

      – Любуюсь Братской плотиной при электрическом свете.

      – Ты еще поостри, сука!

      – Он сам спросил.

      – По морде хочешь?

      – Большое спасибо. Это я всегда и дома могу получить.

      – Чо здесь делаешь? Откуда?

      – Из Ленинграда.

      – Чи-во-о? Тебя спрашивают!

      – Могу показать документы. И командировку.

      – Как-кую на хрен командировку, тля!

      – В «Камчатскую правду».

      – Куд-да-а?..

      Узнать стало интересней, чем бить. Через полчаса я сидел у них в общаге.

      – Шамать хочешь? Выпить не осталось, извини.

      – И как ты туда без денег доедешь?

      – Слушай, а в Ленинграде вот вы в свободное время что делаете?

      – Примерно то же, что и вы.

      Им было неприятно поверить. Я неловко отработал назад насчет театров и музеев. Театры и музеи принимались с высокомерным презрением, но дружеским таким, небрежным. Необходимо держаться со мной как более значительные, а уж значительные – так во всем. Но под этим тихо вибрировали легкая зависть, и сожаление, и неполноценность сознаваемая собственная, в которой сознаться себе было никогда нельзя, и тоска легкая от этого всего. Нормальный пацаний циничный эпатаж, под которым нормальная пацанья чувствительность и жадность к жизни. Про танцы и девчонок, и хочется красиво.

      Это я все думал себе в теплой интеллигентской разнеженности, потому что из другой комнаты притаранили добытую бутылку, мне накатили стакан водки – «чтоб донышко замокло!» – с бутербродом сверху на закуску, и я сразу окосел. День не ел и ходил.

      – Ты не думай, мы так, погулять просто, да в общем скучно, пошутили просто.

      Спросили, сколько стипендия. Пожаловались на маленькие заработки. Так а на фига вы здесь за такие деньги работаете? Усмехнулись.

      Они