Щегол. Донна Тартт

в школе обозвала нас “братья Глупики” (или, может, “братья Тупики” – да и какая разница, все равно, комплиментом это уж точно не было).

      – Давай-ка дойдем до “Серендипити” и съедим по гамбургеру, – сказал Энди. – Что-то мне совсем не хочется тут быть, когда папа придет домой.

      – И меня возьмите! – неожиданно прискакала и чуть не врезалась в нас раскрасневшаяся, запыхавшаяся Китси.

      Мы с Энди переглянулись. Китси даже на автобусной остановке старалась встать от нас подальше.

      – Ну пожалуйста, – провыла она, глядя то на меня, то на Энди. – Тодди на футбольной тренировке, у меня деньги есть, не хочу с ними тут одна оставаться, ну пожалуйста!

      – Слушай, ну пусть, – сказал я Энди, и Китси одарила меня благодарным взглядом.

      Энди сунул руки в карманы.

      – Ладно, – сказал он безо всякого выражения.

      Они словно две белые мышки, подумал я, только Китси – мышка-принцесса, комочек сахарной ваты, а Энди – скорее понурый, анемичный мышонок из зоомагазина, которого покупаешь, чтоб скормить боа-констриктору.

      – Шевелись тогда. Живо! – сказал он, потому что она все стояла, раскрыв рот. – Ждать я тебя не собираюсь. И деньги не забудь, потому что платить за тебя я тоже не собираюсь.

13.

      Чтоб поддержать Энди, я пару дней после этого не ездил к Хоби, хоть атмосфера в доме была такой напряженной, что уехать так и подмывало. Энди был прав: никак нельзя было понять, что же такого натворил Платт, потому что мистер и миссис Барбур вели себя так, будто ничего не случилось (да только видно было – случилось), а сам Платт молчал как рыба и за едой сидел угрюмо над своей тарелкой, завесив лицо волосами.

      – Уж поверь мне, – сказал Энди, – лучше, когда ты здесь. Они разговаривают и хоть как-то стараются быть нормальными.

      – Как по-твоему, что он сделал?

      – Честно, не знаю. И знать не хочу.

      – Да хочешь.

      – Ну да, – сознался Энди. – Но я правда вообще без понятия.

      – Как думаешь, он списывал? Воровал? Жевал жвачку в церкви?

      Энди пожал плечами:

      – В прошлый раз, когда у нас с ним были проблемы, он ударил кого-то по лицу клюшкой для лакросса. Но и тогда все было не так. – И вдруг, совершенно неожиданно: – Мама больше всех любит Платта.

      – Думаешь? – уклончиво переспросил я, хоть и знал, что это чистая правда.

      – Папина любимица – Китси. А мама любит Платта.

      – Тодди она тоже очень любит, – сказал я и только потом сообразил, как это прозвучало.

      Энди поморщился:

      – Если б я не был так похож на маму, – сказал он, – то решил бы, что меня подменили в роддоме.

14.

      Отчего-то во время этого тягостного антракта (наверное, потому что загадочные проблемы Платта напомнили мне о моих собственных) мне в голову пришла мысль: может, стоит рассказать Хоби про картину, ну или – по крайней мере – как-то туманно коснуться в разговоре этой темы и посмотреть, как он отреагирует. Но я совсем не знал, как к этому подступиться. Картина так и лежала дома, там, где я ее бросил, в сумке, которую я принес из музея. В тот жуткий день, когда я заходил домой