Щегол. Донна Тартт

а когда не нашел, снова зацарапал меня, пытаясь встать.

      – Пожар, – пробулькал он. – Вилла в Ма’ади. On a tout perdu[9].

      Он снова забился в кашле. У ноздрей запузырилась красноватая пена. Посреди всей этой нереальности, наваленных камней и разбитых плит, меня вдруг, как во сне, пронзило чувство, что я его подвел, как будто бы провалил какое-то важное задание в сказке по собственной глупости и неуклюжести. Я отполз в сторону и засунул картину в нейлоновую сумку, чтобы убрать с глаз долой то, что его так расстраивало.

      – Не волнуйтесь, – сказал я. – Я…

      Он успокоился. Положил руку мне на запястье, взгляд – яркий, ровный, и меня снова обдало ледяным ветром безумия. Я сделал то, что должен был. Все будет хорошо.

      От уюта этой мысли я размяк, а старик ободряюще сжал мне руку, будто бы я сказал вслух то, что думал.

      – Мы отсюда выберемся, – сказал он.

      – Знаю.

      – Заверни ее в газеты и положи на самое дно чемодана. К остальным диковинкам.

      Радуясь, что он успокоился, и обессилев от головной боли – все воспоминания о маме угасли до светлячков-вспышек, я улегся рядом с ним и закрыл глаза, чувствуя себя до странного уютно и безопасно. Далеко, во сне. Старик немного бредил, бормотал еле слышно: иностранные имена, суммы и цифры, кое-что по-французски, но в основном говорил по-английски. Кто-то зайдет взглянуть на мебель. Абду швырялся камнями, ему теперь попадет. И все равно, казалось, что так и надо, и я видел садик с пальмами, пианино, зеленую ящерицу на стволе дерева – будто карточки в фотоальбоме.

      – А ты, милый, доберешься ли домой один? – помню, спросил он вдруг.

      – Конечно. – Я лежал на полу возле него, голова – около его подрагивающей грудной клетки, поэтому я слышал каждый его вдох и присвист. – Я каждый день один езжу на метро.

      – А где, ты говорил, ты сейчас живешь?

      Он положил руку мне на голову, очень нежно, так кладут руку на голову собаке, которую любят.

      – На Восточной Пятьдесят седьмой улице.

      – Ах да! Это возле Le Veau d’Or?

      – Ну-у, в паре кварталов.

      Le Veau d’Or – так назывался ресторан, куда любила ходить мама в те времена, когда у нас еще были деньги. Там я впервые съел улитку и впервые попробовал Marc de Bourgogne[10] – отхлебнул из маминого бокала.

      – Это в сторону Парка?

      – Нет, туда, ближе к реке.

      – Очень даже близко, милый. Меренги и икра. Как же я влюбился в этот город, когда впервые его увидел. А сейчас он уже не тот, правда? Я по нему ужасно скучаю, а ты? Балкончик и …

      – Сад. – Я повернулся, чтобы взглянуть не него.

      Ароматы и звуки. В зыби смятения мне вдруг почудилось, что это какой-то наш близкий друг или родственник, о котором я просто позабыл, какая-то далекая мамина родня…

      – Ах, твоя мама! Такая милочка! Никогда не забуду, как она в первый раз пришла играть. Прелестнее девочки я не видел.

      Откуда он узнал, что я о ней думаю? Я хотел было спросить, но он уже заснул. Глаза закрыл, а дыхание – быстрое и хриплое, будто убегает от кого-то.

      Я

9

Все пропало (фр.).

10

Бургундское бренди, или крепкая виноградная водка.