Ярмарка тщеслОвия. Ник Шурупов

зрителю он примелькался, не без этого, но кто бы из театралов или кинозрителей вспомнил его фамилию? Таковых не было. Да и коллеги по сцене и по киностудиям поначалу путали имя, а после и вовсе забыли. «А, это ты, старик? Как делишки? По пивку или на троих?..» – вот и всё, что можно было от них услышать при случайной встрече. Жена, обозвав его лузером, исчезла в непомерном пространстве этого города без границ, расползающегося, как перекисшая квашня, по окрестным лесам и полям и навсегда погребающего под своей многоэтажной массой выморочные деревни. Взрослая дочь – та обособилась в собственной семье, и нищий папаша был ей не нужен.

      От прежнего киношно-театрального мира остался ему, словно бы в издёвку, нелепый прикид с последней крошечной, без текста, роли: прокуренная трубка, белый китель с якобы золотой звездой, галифе и потёртые мягкие сапоги. Банальный наряд Сталина, слизанный с известных фотографий и картин. По сценарию он тогда изображал молчаливого тирана: тот ночью, при свете полной луны, символизирующей обострение психической болезни, мрачным идолом стоит в Кремле у раскрытого окна и курит трубку, пуская кольца дыма и явно соображая при этом, как бы посильнее загнать страну в ГУЛАГ. Откровенно говоря, именно за умение пускать дымные кольца его и взяли-то на эту роль. На студии знали, как мастерски он порой фабрикует округлёнными губами в курилке полновесные, картинные, долго не тающие в воздухе кольца, – пожалуй, кто-нибудь и рассказал режиссёру про умельца.

      В тот последний игровой день он слегка занемог и, не разгримировавшись, уехал на такси домой. А после попытался было вернуть костюм, да не сумел. На воротах студии вдруг появился пудовый амбарный замок, а телефон в костюмерной перестал отвечать на звонки.

      До поры до времени сталинский наряд пылился в кладовке, но однажды ему нашлось применение. как-то, проходя мимо музея Революции, забытый всеми артист увидел, как деловито прохаживаются у Александровского сада Ленин со Сталиным. Ленин был в поношенной тройке и с алым первомайским бантом в нагрудном кармане пиджака, а Сталин в полувоенном кителе, в сапогах и с непременной трубкой в руке. Вожди бойко торговались с туристами, желающими сфотаться в таком знаменитом окружении. Разумеется, первый сильно картавил, а второй чрезмерно нажимал на грузинский акцент. Ребята были незнакомые, скорее всего из самодеятельности, с которой было напрочь покончено. Пожалуй, они тоже душой томились по изменщице Мельпомене, а не только подрабатывали уличным лицедейством. Искусство, возможно, ещё принадлежало народу, но какому-то совершенно иному, чем прежде. Удивительным образом в момент слинял бывший советский народ, устремлениями и нравом круто повернув в противоположную от социализма сторону, но, может быть (кто знает?), это касалось лишь столицы, её центра, сплочённого туго затянутой шёлковой петлёй Садового кольца, а подале, в глубине страны всё осталось по-прежнему. Недаром же говорят, что провинция населена русскими, а столица москвичами. Вот так и он, бывший профи, через некоторое время превратился