Лобное место. Роман с будущим. Эдуард Тополь

откуда он звонит? Из Будущего?

      Но он, конечно, звонил не оттуда. Хотя если там умеют телепортироваться в прошлое, то почему бы им не звонить нам оттуда по телефону? Представляете, вам десять или двенадцать лет, утром вы собираете ранец в школу, и вдруг звонок: «Алло! Это твоя внучка, сколько будет корень квадратный из трехсот двадцати?» Или еще лучше – вам шестнадцать и вдруг звонок: «Алло, Володя, это твой правнук. Сегодня вечером ты встречаешься с Людой, но имей в виду – у нее…»

      Закоев прервал мои фантазии.

      – Антон, и в чем дело? Ви пачему не на съемке? – сказал он жестким кавказским тоном.

      Конечно, моим первым желанием было тут же поставить его на место. Ни как редактор, ни как автор сценария я не обязан целыми днями торчать на съемочной площадке. Но тут я вспомнил о будущем вознесении Закоева в кинематографические олигархи и на всякий случай сдержал себя:

      – А что случилось, дорогой?

      Назовите любого кавказца дорогим, и он немедленно спрячет кинжал и гонор.

      – У Верховского не идет сцена с Бездомным, – как-то даже интимно-доверительно тут же сказал Тимур. – Он приказал достать тебя из-под земли. Куда мне прислать машину?

      – Из-под земли ты меня потом достанешь, – мрачно ответил я. – Парк «Сокольники», центральный вход.

      И в сердцах дал отбой. Что за ё-моё?! То Акимов меня хоронит, то Верховский требует «из-под земли»…

      Мысленно выругавшись, я встал со скамейки и пошел по аллее к центральному выходу из парка. Толстая шестилетняя девочка в нелепом желтом комбинезоне и с веревочками в рыжих косичках неуклюже, как кукла, расставив руки, катила мне навстречу на роликовых коньках.

      – Алёна, стой! Алёна! – кричала издали ее бабушка, но толстая девочка не могла ни повернуть, ни остановиться и – я видел – собиралась рухнуть носом в клумбу с ромашками.

      Я расставил руки и поймал ее в самый последний момент.

      – Ой! Спасибо, дядя! – сказала она и подняла на меня свои испуганные васильковые глазки с крупными, как крыжовник, слезами.

      Тут набежала ее бабка, остроносая и худая, как метла, я с рук на руки передал ей эту толстушку и пошел дальше, унося в душе ее васильковые, со слезами глаза и ее испуганный голосок: «Ой! Спасибо, дядя!»

      2

      Сцена у Верховского «не шла», потому что Бездомного, которого гениально мог бы сыграть Куравлев или в крайнем случае Дюжев, играл Киншутов. Почему нужно было на роль поэта-«валенка» брать толстяка Киншутова из «Comedy club», я не знаю. Да, у «Comedy club» высокий рейтинг, но это не значит, что все его участники настоящие актеры. И теперь Киншутов не мог целиком произнести в кадре ни одного монолога Ивана Бездомного, хотя для любого настоящего актера сыграть психа – одно удовольствие. А этот просто не держал текст. «Дура! – кричит Бездомный в ресторане “Дома Грибоедова” какой-то женщине. – При чем тут Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во-во… Нет! Так не вспомню! Ну вот что, граждане: звоните сейчас же в милицию, чтобы выслали