Я не чёртик!. Юлия Лавряшина

взлетела над тем местом, где мы прятались, только не слишком высоко – коростели не очень-то любят летать. Но она успела заметить, что те мальчишки уносят кого-то в кепках. И я догадался кого…

      И все же мы с мамой на всякий случай побежали к старому месту, откуда нас спугнули. Только никого там не нашли. И мама меня сразу крыльями обхватила и к себе прижала: я ведь у нее один-единственный остался.

      – Мой птенчик…

      Ее голос прозвучал так нежно и грустно, что я чуть не заплакал. Только птицы не умеют плакать. Поэтому нам особенно трудно горе пережить – от слез ведь легче становится.

      – Зачем они забрали моих братиков и сестренок? – спросил я. – Что они с ними сделают?

      У мамы вырвался горький вздох:

      – Надеюсь, ничего плохого. Люди просто не понимают… Они принимают птенцов за игрушки, уносят домой, даже кормят и заботятся… какое-то время. А когда птенец подрастает, выпускают на волю. Они не знают, что птица, выросшая в доме, уже не сможет жить в природе. Она не умеет добывать корм, прятаться от хищников…

      – И что же с ними будет? – прошептал я.

      – Ох, Кори… Надеюсь, они навсегда оставят их у себя. Иначе мои дети погибнут… – Она встрепенулась: – Мы должны уходить! Вдруг они вернутся за тобой?!

      И мы опять побежали! Только теперь навстречу солнцу. Точнее, той верхушечке, что от него осталась. Я думаю, у солнышка есть свое гнездо, куда оно медленно укладывается. А потом растекается по гнездышку и спит до утра. Вот только я никак не пойму, кто его гнездо переносит ночью? Встает же солнышко всегда с другой стороны! Загадка.

      А куда мы бежим, я не смотрел, просто держался за мамой. А она все время вертела головой: проверяла, не потерялся ли я?

      Но я не потерялся. Хотя и очень устал так долго бежать. Хорошо еще, мама траву раздвигала, и я проскакивал между стеблями. А то они очень упругие, с ними трудно бороться. Но хоть мама и прокладывала путь, я все равно выдохся. И уснул, как только мама остановилась. Я всегда так засыпаю: играю-играю, а потом – раз! – и уже сплю. А ты по-другому?»

* * *

      – А дальше ты еще не сочинила? – скуксилась Зинка.

      Ну правда, нельзя же бросать птенчика спящим – мало ли какая беда может с ним приключиться?

      – Спокойно. – Бабушка закрыла толстую тетрадь и опустила сверху ладонь, точно запечатала ее. – Я же не изверг, правда? И не позволю, чтобы с маленьким чёртиком что-то случилось.

      – Он не чёртик! Ты сама написала!

      – И то верно… Прости. Конечно, он не чёртик.

      – Маленький, черненький… На тебя похож! – добавила мама, сидевшая в кресле, поджав ноги.

      Бабушка расхохоталась, а Зинка захлебнулась возмущением – немножко притворным, она же понимала, что никто не считает ее чёртиком.

      – Вон чёртик! – Она указала пальцем на черную тень кота Максика, ушки которого, отпечатавшись на полу, смахивали на острые рожки.

      Потом бросилась щекотать маму, а та начала отбиваться. Темные мамины кудряшки, которые передались и Зинке, растрепались, а зубы сверкали, как крылья тех чаек, которые,