Расставание. Константин Борисович Русган

что Виссарион её никогда, ни в детстве, ни в юности, не был повержен на какие-либо заболевания, а если и болел, то всё за два-три дня быстро проходило и долго не возвращалось. Она даже рассказала, как однажды практически вся семья болела: она, отец и дедушка, – а он был силён и здоров, всем помогал вылечиться. Потом Екатерина Андреевна показала, что у неё с собою есть баранки и предложила угостить ими Виссариона. Я согласилась. Мы шли с нею мимо тех же трактиров, аптек, гостиниц и учреждений и неустанно разговаривали и думали, что да как будет с нашим любимым Виссарионом…

      Когда мы вошли в квартиру, к нам тотчас же прибежала Машенька.

      – Бабушка! – воскликнула она и кинулась ей в объятия.

      Машенька всегда любила Екатерину Андреевну за её ласковый нежный голосок, пухлые щёчки, доброе сердце и пирожки, которые никогда не получались у меня, сколько б Екатерина Андреевна не учила меня готовить их.

      – Хе-хе, привет, внученька, – ответила она.

      Машенька несколько покраснела, попятилась и сказала ей:

      – А ты знаешь, что папенька-то наш болен?

      – Конечно, голубушка моя, я знаю. Вот и пришла я к нему.

      Покамест Машенька общалась с бабушкой, я направилась в комнату Виссариона. Войдя туда, я почувствовала, что нахожусь не в комнате, не в затемнённой каморке, а в каком-то заброшенном морге. И ведь действительно Виссарион лежал на своей кровати как труп: практически не шевелился и ничего не говорил; лишь только, когда я вошла, он что-то меленько буркнул, но я не разобрала его слов, поэтому подошла ближе, села возле него, поцеловала в лоб и сказала:

      – Ну, вот, Виссарион, как видишь, я дома. Доктор сказал, что непременно придёт к тебе сегодняшним вечером.

      – Это хорошо, – шепчет он. – А вдруг он скажет, что я неизлечим?

      Потупив свой взгляд на его холодные ладони, я промолчала, но в душе меня одолевала страшная тревога, и мне даже думалось, что я не выдержу и начну сильно, как из ведра, лить слёзы. Так и вышло… Я медленно обратилась головой к его груди и заплакала, говоря: «Ничего, ничего, Виса, ты обязательно выздоровеешь», и тут как раз в комнату зашли родственники.

      – Виса, мальчик мой миленький, – подбежав к нему, промолвила Екатерина Андреевна, – как же ты так заболел?

      Я видела, как он обрадовался ей и, казалось, приход родной матери немного утешил эту нескончаемую боль в его теле. Виса даже чуть-чуть приподнялся. И когда он, ранее такой серьёзный, статный мужчина, жалостливо сказал: «Мамочка», я ещё больше заплакала, ибо такое слово мы произносим лишь в тот момент, когда состояние наше настолько плохо и неисправимо, что ничего, кроме как увидеть родную маму и сказать ей «мамочка», не нужно; в эти минуты мы возвращаемся в детство… Меня также удивило то, что сам Виссарион совсем не плакал, хоть и чувствовал какие-то боли. Его взгляд был какой-то добрый-предобрый, но и виднелась также какая-то слабовыраженная печаль.