Киммерийское лето. Юрий Слепухин

подождет, – сказала Жанна рассудительно. – Другой раз пусть не теряет.

      Глава 5

      Андрей Болховитинов договорился встретиться с отцом в пять часов, но тот запаздывал – было уже двадцать минут шестого. Андрей сидел на перилах ограждения, держа руки в карманах джинсов и зацепившись носками туфель за нижнюю перекладину, и не отрываясь смотрел на бесконечный людской поток, извергающийся из похожего на гигантский раструб входа в станцию метро.

      Ему всегда было интересно наблюдать за толпой. Если вдуматься, это ничуть не менее интересно, чем следить за бегущими облаками, или смотреть ночью на звезды, или, подойдя вплотную к холсту и затаив дыхание, вглядываться в застывшие извивы красок, положенных рукою Ван-Гога. И, наверное, здесь, в Москве, толпа интереснее, чем где бы то ни было. Потому что нигде, пожалуй, нет такой невообразимой мешанины.

      Вот идет отставник: китель старого образца украшен радужной колодкой наград и застегнут до самого горла, панама из синтетической соломки строго надвинута на брови, в руке пачка газет – ездил куда-нибудь проводить политинформацию, старый конь. Отставника обгоняют две строительницы в заляпанных краской комбинезонах, подрисованные к вискам глаза у обеих оттенены синим, ресницы облеплены черной тушью, на головах высокие коконообразные прически, по самые брови повязанные, чтобы не растрепать до времени, воздушными капроновыми косыночками; не иначе собрались потвистовать сегодня после работы. Идет с набитыми авоськами приезжий узбек в пиджаке с прямыми плечами, широчайшие брюки заправлены в сапоги, на коричневой от загара голове сидит маленькая четырехугольная шапочка, черная с белым вышитым узором. Какая изумительно вылепленная голова! Нужно будет ее сегодня же нарисовать, а впрочем, такая не забудется. Может быть, Айвазовский прав, что нельзя писать с натуры? Иногда мешают ненужные мелочи, сбивают с толку, искажают цельное, а память – она безошибочно отфильтрует и сохранит самое главное, самое характерное внутреннюю суть образа… Узбек давно уже пропал в человеческом водовороте, но его лицо стоит перед глазами – непроницаемое, бесстрастное лицо Азии: редкие, точно из конского волоса, усы над тонкогубым ртом, коричневая сухая кожа туго натянута на скулах, косо рассеченные глаза прищурены, словно их навеки ослепило яростное степное солнце…

      Да, тут только успевай смотреть. Ника сказала однажды, что жаль, люди в массе так некрасивы, вот уж дурацкий, поистине бабский взгляд. «Красивы», «некрасивы»! Люди прежде всего великолепны своей выразительностью – в большинстве случаев. Нужно только уметь видеть. И даже самое «невыразительное» лицо попадается иной раз такое, что так и просится в альбом: тупость, уродство – все что угодно может быть прекрасным, если правильно смотреть. Ведь вот как хорош этот толстяк – выражение лица начальственно-брюзгливое, настолько брюзгливое, что совершенно непонятно, почему он пользуется метро, а не сидит развалившись на переднем сиденье черной «Волги», снисходительно болтая с водителем о футболе или рыбалке; и негр в пиджаке с металлическим