.

в капот твоей полуторки бац! И врезался, понимаешь? Правда, сам себя он уже и наказал… Чего уж тут его ругать? Без толку теперь. Погиб он. Твою машину, видишь ли, развернуло, и сюда, – он показал, – влево от руля тебя и кинуло. Так что, ударился ты вскользь. А он, похоже, грудь об свою баранку проломил и головой лобовое стекло напрочь вышиб. Пульса у него совсем нет, пробовали. И не дышит уже. Так-то, браток, получилось…

      Пазлы вроде бы начали складываться в картинку: если это все-таки не сон и не галлюцинация, то его разум при аварии переместился в тело незнакомого здоровяка-парняги, попавшего в аналогичную аварию на том же месте, в тот же день и месяц, вот только в 1939-ом году прошлого века… Мать!!! Мать!!! Мать!!! Растак и растудыть через глобус! Эмпирическая сила! В задний мост до кардана! За что ж мне такое наказание выпало? И что мне теперь с этим делать? А в моих жигулях теперь кто? То есть, в моем теле в жигулях? Разум вот этого громилы-водилы из довоенного времени? Ладно, что там в моем времени теперь происходит, и не узнаешь и не догадаешься… Чего голову ломать? Вот как я тут выкручиваться буду? Ну да, как учитель историк, я кое-что знаю. И хорошо знаю… Многое знаю даже наперед… Но вот о «своем» новом теле… Да и просто в элементарных бытовых вопросах соображаю мало. Вот, допустим, они меня все товарищем называют, а я аптекаршу – девушкой. Прокол. Она ведь тоже, вроде, товарищ (или гражданка? дамочка? уважаемая? как там, в фильмах говорили?). Ч-ч-черт его помнит… Значит, я просто потерял память. Этого и буду держаться… М-мать! О чем это я думаю? Это ж просто полный абзац какой-то получается! Мое сознание в чужом теле и в прошлом веке, а где моя Ленка? Женаты ведь с ней почти четверть века. А дети? А малыш-внучок? Они все еще не родились, а я здесь? Без них? Еще и выкручиваться должен, как Штирлиц? Мать-перемать…

      Из коляски подъехавшего мотоцикла вылез, расправляя под широким ремнем белую плотную гимнастерку, усатый милиционер с желтой револьверной кобурой на портупее с одной стороны и с коричневой планшеткой – с другой. На его голове прихваченный под подбородком ремешком красовался странный головной убор из белого материала похожего на шляпный фетр и формой напоминающий уменьшенный английский колониальный шлем. Бросая быстрые строгие взгляды на Алексея Валентиновича, он выслушал толпившихся возле разбитых грузовиков людей и обошел со всех сторон оба автомобиля, делая какие-то пометки на бумаге, положенной поверх планшета. Второй милиционер, водитель мотоцикла, подошел к погибшему шоферу, мертво лежащему на своем руле, ощупал, видно удостоверяясь в смерти, и забрал у него документы.

      Усатый милиционер с необычными (для Максимова) знаками различия на бирюзовых петлицах (три звездочки на одном просвете), наконец-то, подошел к Алексею Валентиновичу:

      – Ну, что, гражданин, а вы, я вижу, живой. Лейтенант Евсиков. Попрошу ваши документы.

      С легкой дрожью превозмогая непослушность чужих массивных рук, Алексей Валентинович ощупал свою рубаху – из нагрудного кармана достал несколько потертых по углам грязноватых книжечек (документов? удостоверений?) и сложенные в несколько