Просто Маса. Борис Акунин

и зачитывал первые три строки какого-нибудь классического танка. Второй участник заканчивал пятистишье, экспромтом меняя две последние строки. Третий отталкивался от этих двух строк, присоединяя к ним собственное трехстишье. Четвертый прицеплял к трехстишью свои две строки. Так по кругу – три строки, две, три, две – и заплеталась рэнга, под неспешные разговоры, под сакэ, под любование луной.

      На карте, которую вынул Тацумаса, оказалось стихотворение Фудзивары Асатады. Придворный кавалер, живший девять веков назад, оставил потомкам горькие строки:

      Ах, если б в жизни

      Ни с кем я не сближался,

      Не ведать мне бы

      Отвращенья ни к людям,

      Ни к собственной персоне.

      Тацумаса переписал три первые строки на бумагу своим превосходным, щегольским почерком, потом продекламировал вслух. Концовку, конечно, опустил, но ее и так все знали.

      Саяме как гостю-мужчине надлежало сочинять первым. Он окунул кисточку в тушь, забормотал: «Не ведать мне бы, не ведать мне бы…». Помогая ему войти в поэтическое настроение, Орин заиграла на флейте «Ветер в тростниках».

      – Вот, готово! – воскликнул сенсей. – Послушайте.

      Ах, если б в жизни

      Ни с кем я не сближался,

      Не ведать мне бы

      Зараз, что переносят

      Брызги слюны больного.

      – Западные медики установили, что зараза передается воздушно-капельным путем, – пояснил он и засмеялся, очень собой довольный.

      Куртизанка шутливо стукнула его веером по запястью.

      – Ара! Как вульгарно! Сиракаба-сама, спасайте стихотворение. Нужно что-нибудь возвышенное, весеннее!

      Тацумаса поклонился, секунду подумал. Кисть размашисто прошлась сверху вниз.

      …Зараз, что переносят

      Брызги слюны больного

      Страшусь я меньше,

      Чем аромата азалий –

      Он навевает…

      Этот прием, очень удобный для следующего участника, назывался «стрела на тетиву»: бери и стреляй в любую мишень. Орин – теперь был ее черед – оценила галантность, с поклоном отложила флейту, картинно приподняла правый рукав, дав всем полюбоваться умопомрачительным запястьем. Без малейшего колебания написала:

      Он навевает

      Томленье о том, кого

      Мне встретить не суждено…

      О-Судзу – она сидела не за столом, а чуть в стороне, готовая подливать сакэ в опустевшую чашку – восхищенно вздохнула. Профессия Орин придавала вроде бы банальным строкам тонкий и глубокий смысл, намекая на то, что куртизанка не просто торгует своими ласками, а находится в вечном поиске идеальной любви, найти которую уже не надеется.

      – Теперь прошу вас, – попросила Орин хозяйку. – Сакэ мужчинам буду наливать я.

      Та поотнекивалась, потом согласилась и тоже села к столу. Это был всегдашний ритуал.

      О томлении О-Судзу написала вот что:

      …Улетай прочь,

      Как под ветром лепесток,

      Вслед за юностью.

      Это