Сибирский папа. Наталия Терентьева

Я ведь совсем не ревную, ты не думай. Езжай куда хочешь. Но, пожалуйста, не водись там с Кащеем.

      – С чего ты решил, что он едет?

      – Если ты едешь, то и он рядом нарисуется, вот увидишь.

      – Что тебе в нем не нравится?

      – Он красивый, но карьерист.

      – У него только волосы красивые, пап, и глаза.

      – Этого достаточно для такой хорошей девочки, как ты. Он больше не спрашивал, не рассчитываю ли я на Нобелевскую премию?

      Я засмеялась:

      – Больше нет.

      – Может, отстанет? – с надеждой спросил папа.

      – Пап, это обидно. Что, меня нельзя просто так любить, без твоей Нобелевской премии?

      – Можно, Маняша, можно, ты же прекрасна! Как твоя мама.

      – Я на тебя похожа, пап, на твой нос. – Я провела по папиному носу, крупноватому, но правильному, ровному, с тонко очерченными ноздрями.

      – Да, да, дочка. – Папа еще крепче меня обнял. – Но такие карьеристы, как Кащей, никого, кроме себя и своей карьеры, не любят.

      – За ним девочки гоняются, пап, почему Кащеем-то он у тебя вдруг стал?

      – Вон, звонит, – кивнул мне папа на фотографию, высветившуюся у меня на экране. – Кащей в молодости, и точка. Хитрющий.

      – Когда ты выходишь из эмпирей, папочка, – хмыкнула я, – то оказываешься таким наблюдательным! – Я ненароком сбросила звонок, послав автоматический ответ: «Не могу сейчас говорить».

      – У вас всё хорошо? – В комнату заглянула мама, взявшаяся мыть несчастного Антипа, который укусить маму не может и только страдает от мытья, умоляюще глядя мне (мне! – не маме!) в глаза. Моя мама, никогда не повышающая голос, отличается мягкостью обращения и завидной твердостью характера.

      – Обсуждаем женихов, – пояснила я маме.

      – Ладно, погрейте там что-нибудь поесть. Вареники были старые… те… с дачи… – кивнула мама, явно думая о чем-то своем. Потому что если она пошла мыть Антипа, совершенно чистого, чистоплотного, домашнего кота, (который последний раз выходил на улицу неделю назад на даче, посидел задумчиво у крыльца и вернулся обратно), то это значит, что у нее зреет какое-то невероятно изящное решение, и ей надо побыть одной, без второй половины своего мозга, без моего папы.

      – А про Гену-баритона ничего не хочешь узнать? – поддела я папу.

      – Очень хочу. Но пойдем, и правда, сварим вареники. В холодную воду класть, да?

      – В горячую, пап! Ты же физик, ты что! В холодной слипнутся!

      – Да? – так удивился папа, что я от внезапно накатившей нежности прижалась к его спине.

      Вот какой чудак-человек, ведь это всё искренне! Что хорошо с моими родителями – они как дети – те, которые еще не знают многих законов окружающего мира. Как они могли такими остаться, прожив по сорок лет и двадцать из них как минимум прожив физиками? Не знаю. Но я знаю, что это всё правда.

      Вот неужели он не хочет вкусно есть, как все? Я зареклась готовить в нашем доме. Классе в седьмом я неожиданно полюбила