Девичьи игрушки. Андрей Чернецов

узловатыми ветвями. И без листьев они впечатляли, а каково-то посмотреть, когда приоденутся зеленым убором. Небось у тоненьких соседок-березок сердце замирает в сладкой истоме при взгляде на мужественных властителей леса. Эвон, и сейчас ластятся, так и норовя прильнуть к широким грудям дубов. Вот же неуемное женское естество.

      Прохор тоже исподтишка наблюдал за натурой. Внезапно нахохлился, закряхтел.

      В чем дело?

      Ага, рыжую хитрюгу высмотрел. Пушистый лисий хвост мелькнул вымпелом и скрылся за ближайшей осиной. Чай, вышла на мышиную охоту кумушка. А тут люди, как назло, помешали. Ну извини, Патрикеевна, не хотели, так уж вышло.

      – Может, перекусим? – вопросил он ворона.

      Пернатый оживился.

      – Пер-рекусим! Пер-рекусим!

      Из съестной коробки Иван извлек ломоть вареной говядины, краюху хлеба, кус сыру и флягу с квасом. От хлеба и мяса носатый питомец категорически отказался, а вот сыр прямо-таки выхватил из рук хозяина и тут же принялся склевывать.

      – Сыр-р сыр-рок отобр-рали у сор-рок!

      – Ну барин, и бедовая же у тебя птаха! – захихикал на облучке ямщик. – Точно человек, все понимает!

      – Это еще что! – загордился похвалой птахе парень. – Он еще и загадки загадывать мастер.

      – Загадки? – не поверил мужичок. – Быть такого не могет!

      Прохор от возмущения чуть не подавился лакомством. Прочистил горло и загрохотал:

      В дыр-ру когда влагаюсь,

      Кр-репок живу и тут.

      Когда же вынимаюсь,

      Бываю вял меж р-рук.

      Но свер-рх еще того спускает мой конец

      Тут белой с себя сок…

      Умолк, давая ямщику возможность отгадать. Тот чуть с облучка не слетел от лихости стишка. Потом почесал рукой затылок и боязливо начал мямлить:

      – Так оно это… то самое… причинное…

      – Пр-росольный огур-рец! – закончил ворон, пока человек не осрамил уста неприличным словом.

      – Огурец? – опешил детина. – А ведь верно, подходит! Матушки-светы, просольный огурец! Xa-xa-xa! O-xo-xo!

      Кибитку затрясло, заметало из стороны в сторону.

      – Эй! – прикрикнул на весельчака Барков. – Ты за дорогой-то приглядывай!

      – Не боись, барин! Я здешние места как свои пять пальцев зна…

      Хрясь! Бум!

      И уже кибитка лежит на боку, а все трое ездоков, барахтаясь в снегу, что есть мочи матерятся.

      – Растудыть тебя через коромысло! Никак обломались?

      – Дык, барин, оно, конечно…

      – И что теперь, пехом до самой В-ды топать прикажешь?!

      – Ой, да отчего ж пехом? Зараз вмиг все починим.

      Поэт уныло глядел на ледовое побоище.

      Куда там мигом. Кибитка угодила в какую-то старую охотничью яму, выкопанную, вероятно, на кабана, а то и на медведя. Полозья саней сломались, сам короб потерял всяческую форму. Ехать дальше на этой развалине представлялось делом весьма и весьма сомнительным.

      И точно. Когда с грехом пополам вытащили кибитку на дорогу, бравый кормчий только развел руками,