Обалденика. Книга-состояние. Фаза четвертая. Григорий Курлов

мальчишка хныкал да отца своего за руку куда-то тянул.

      – Пап, ну, пап, ну пойдем в балаган.

      – Не сейчас, сынок, сейчас некогда, – отвечал ему папаша, делами своими озабоченный.

      – Ну, пойдем… Там, говорят, тетя голая на тигре скачет.

      – Скачет, говоришь? Ишь ты! Ладно, пойдем, давно я тигра не видел.

      Восхитился старик да хотел уже следом за ними податься, когда вдруг мужика неподалеку приметил, песню жалостливую на балалайке игравшего. Остановился Петя, заслушался, от чувств нахлынувших слезу даже смахнул.

      – Что это за песня у тебя такая забористая? – спросил.

      – А – блюзом называется, – отвечал ему балалаечник, продолжая каким-то особым способом из трех струн грусть нездешнюю извлекать.

      – Что такое – блюз? – заинтересовался старик.

      – Блюз, – ответил музыкант, – это когда хорошему человеку плохо.

      – А-а, – протянул с пониманием старик и на всякий случай спросил: – Я правильно иду?

      Тот хитро прищурился, глянув на старика, да по струнам снова бренькнул.

      – Ты идешь? – спросил голосом веселым. – Значит, правильно.

      – Он!.. – сразу понял старик. – Выходит, пришел!

* * *

      – Страшная сказка, страшная сказка… – задумчиво говорил музыкант балалаечный, чашку с чаем в руках вертя. – Да где ж ее взять – страшную-то?

      Чаевничал с ним старик уже немало времени, в гостях у него засидевшись, о себе успел рассказать, о проблемах своих. Подивился хозяин занятию стариковскому – Дурака искать, но помочь, чем мог, пытался.

      – О многих сказках с ужасами разными мне слышать доводилось, – говорил он Пете, – но о такой, чтоб и впрямь страшной была, – пожалуй, что нет.

      Да и откуда ей взяться, – продолжал, – ведь сказки, они для того и сочиняются, чтоб рассказанными быть. А какие ужасы в рассказанной сказке обитать могут? Только уже случившиеся, пережитые, страсти свои растерявшие.

      Вот если бы нашлась в природе сказка, еще не рассказанная, особая, тайная, вот в ней, может, настоящие страхи и сохранились бы… – говорил музыкант да вдруг запнулся на полуслове.

      Какое-то время он молчал, то ли вспоминая чего, то ли сказать не решаясь. Затем к самому уху стариковскому склонился.

      – Слушай сюда, Петя, – зашептал ему, с опаской по сторонам озираясь. – А ведь есть… Есть такая сказка… Причем, живем мы в ней все, а вот рассказать ее никто не решается. Все только шушукаются, намеками друга дружку пугают да прямых разговоров шарахаются. Вот как раз в недосказанности людской она и живет, страхами нашими питается и лишь иногда – в кошмарах ночных – наружу показывается.

      И впрямь есть такая сказка, – обжигал балалаечник шепотом ухо стариковское, – еще никем не рассказанная… Не нашелся еще такой молодец добрый, чтоб решился о ней миру поведать. Сказка о Царстве Драконьем, в нас живущем. Сказка, что из страха людского соткана, сказка об украденной радости человеческой, сказка о слепцах спящих, сладким сном немощь свою баюкающих…

      Слушал старик балалаечника