Кошки ходят поперек. Эдуард Веркин

минуту на веранде соседского дома появился отец Окиши. Я продолжал нагло сидеть в шезлонге. Отец Окиши был в прямом подчинении у старого, и я прекрасно понимал, что ругать меня не будут. В соответствии с неписаной корпоративной этикой.

      Окинин-олд поднял виолончель, внимательно ее осмотрел, буркнул что-то неприветливое и удалился к себе.

      Я оставался в шезлонге.

      В три часа с работы вернулся старый.

      Старый разогрел в микроволновке дряньбургер и, вгрызаясь зубами в холестерольную котлету, рассказал о происшествии, имевшем место сегодня у них в аэропорту. Ровно в половине первого над летным полем зависли летающие блюдца, числом три штуки. Блюдца совершили противозенитный маневр, отстрелялись тепловыми ракетами и приземлились прямо перед зданием аэровокзала с приветственными сигнальными огнями.

      Я слушал, отвалив челюсть, а когда старый принялся рассказывать, как по трапу принялись сходить инопланетяне, ликом зеленые, но в цилиндрах и смокингах, я засомневался. А как дошло дело до потчевания зеленых хлебом-солью, так я засомневался еще сильнее.

      Тут-то старый рассмеялся и сказал, что сегодня первое апреля, а первого апреля просто необходимо кого-нибудь обмануть.

      Пусть даже родного сына.

      Иначе не будет удачи. Я согласно покивал и сказал, что удачи и так нет, весна тупо ранняя, озимые померзнут, не взойдет зябь, случится голод. К тому же не далее как вчера учредительный совет Лицея поднял плату за обучение в пять с половиной раз, причем вносить ее надо не постепенно и безналом, а сразу и кэшем, а кто не внесет плату, тот будет незамедлительно отчислен как собака…

      Старый вскочил и завопил, что в договоре предусматривается повышение платы не более чем на двенадцать процентов в год, что он затаскает учредительный совет по судам, что в стране все-таки остались законы, а он законы хорошо знает…

      Я рассмеялся и сказал, что сегодня первое апреля, а первого апреля просто необходимо кого-нибудь обмануть.

      Пусть хоть родного отца.

      Иначе удачи не будет.

      Старый промолчал. Сжал дряньбургер, наружу выскочил салат, кружок помидора, маринованный лук, корнишоны, соус капнул.

      Мощная кисть, ничего не скажешь.

      – Чего, по-нормальному нельзя? – Старый сбросил бутербродную кашу в урну. – Нельзя без борзот?

      – Без каких борзот-то? – сказал я.

      Мне совсем не хотелось ругаться сегодня, сегодня и так был трудный день.

      – Ты не ходил на учебу… – Старый стал припоминать.

      Я обмакнул палец в соус и стал рисовать на столе букву «Г».

      – Ты не ходил на учебу две недели, – закончил отец. – А, между прочим, я за нее плачу…

      Ну вот, опять началось. Я плачу за твою учебу, в твои годы твой дед командовал эскадрильей… И между прочим, я проболел вовсе не две недели, а гораздо меньше, двенадцать дней. И при всем при том я не какая-то глупая сволочь, я знаю, чего хочу от жизни.

      Я хочу стать летчиком.

      Это не романтика, не киношная глупость, это династия. Мой дед