Когда все сказано. Энн Гриффин

Правда, теперь я понимаю, что ничего смешного в этом не было, но мы находили хоть какой-то способ не унывать.

      По вечерам я рассказывал ему, как прошел день, что происходит за границей участка, а Тони со временем так ослаб, что перестал отвечать мне, и я привык слышать лишь звук собственного голоса.

      – Знаешь, что меня раздражает, Тони? Наши поля ведь ничем не отличаются от соседских, но ты бы видел, какие камни я сегодня вытаскивал из их земли. Валуны, настоящие валуны. Всю спину надорвал.

      В основном он просто лежал и слушал, не в силах что-либо сказать в ответ.

      – Со старшим Доллардом, не поверишь, стало только хуже. Весь на иголках с тех пор, как прогнал Томаса. Мать и дочь тоже на взводе. По словам кухарки, все члены семейства теперь друг с другом не разговаривают. Подумать только, лишил наследства из-за какой-то чертовой монеты!

      Меня ничуть не мучила совесть из-за того, что монета, ставшая причиной изгнания Томаса, лежит под подушкой брата. Только ему одному я рассказывал, как часто избивает меня хозяйский сын и как сильно я боюсь его разозлить. И отец с матерью, и сестры видели шрам у меня под глазом, но никто не поинтересовался, в порядке ли я. Да мне, если честно, и не хотелось бы отвечать на их вопросы. Почувствовал бы себя настоящим идиотом, жалуясь, что рана до сих пор болит. И все же, время от времени, пока Тони морщился от боли во сне, я снова описывал ему случившееся.

      – Когда-нибудь, Морис… – забормотал он, чем жутко меня напугал – я-то был уверен, что брат спит. Он откашлялся и продолжил: – Когда-нибудь этот ублюдок получит по заслугам.

      – Тише, Тони. Попей воды. Мне достанется от мамы, если она увидит тебя таким взвинченным. Я вообще не думал, что ты меня слышишь.

      Я протянул ему чашку, и он крепко обхватил мою руку. Прерывисто дыша, Тони посмотрел мне в глаза и добавил:

      – Морис… все наладится, вот увидишь.

      Пока я сидел рядом со спящим братом, он пытался набрать в легкие недостающего воздуха, но с каждым днем дышать ему становилось все труднее. Я наблюдал за тем, как поднималась и опускалась его впалая грудь, и мысленно приказывал ей расправиться. Знала бы мама, сколько молитв я прочитал, сидя на ее стуле… Зажмурившись, я просил Бога о чуде и сдвигал бусины на четках. В итоге я и сам засыпал, а потом приходил отец и касался моего плеча. Я шел на кухню перекусить, после чего помогал ему на ферме, так как в одиночку он со всем не справлялся. Я вставал со стула и напоследок всегда говорил Тони одни и те же слова:

      – Ты и я против всего мира, да? Ты и я.

      По воскресеньям мы собирались в его комнате. К тому времени отбушевала война; в 1946 году газеты только и писали о ее последствиях, о том, что мир теперь изменится, а ужасы нацистской Германии никогда не повторятся. В Европе набирали обороты обвинительные процессы, восстанавливались разрушенные здания. Обо всем этом мы узнавали из газеты, которую отец покупал после воскресной службы и читал нам вслух. Мы притаскивали стулья из кухни, садились вокруг Тони и узнавали истории из мира, далекого