Агент на передовой. Джон Ле Карре

всем при том я остерегался давать ему прямой ответ. Всегда возникает вопрос: вдруг это подстава? Не пытается ли он что-то из меня вытянуть или скомпрометировать? На что с абсолютной уверенностью я отвечаю отрицательно. Только не этот парень, ни в коем разе, исключено. Тогда второй вопрос: стоит ли игнорировать написанную от руки нашим китайским барменом, стариной Фредом, записку, прилепленную к зеркалу позади стойки: «НИКАКИХ РАЗГОВОРОВ О БРЕКСИТЕ»?

      Наконец, я ведь не забыл, что являюсь государственным служащим, притом секретным, давшим клятву поддерживать политику правительства, если считать, что таковая имеется в наличии? Или сказать себе: передо мной смелый, честный парень, да, эксцентричный, не всем нравится, что даже к лучшему, зато сердце у него там, где положено, он желает быть услышанным, он всего на семь или восемь лет старше моей дочери с ее радикальными взглядами по любому вопросу и ко всему прочему очень неплохо играет в бадминтон?

      Тогда придется добавить в эту гремучую смесь еще один ингредиент, который я только сейчас готов признать, хотя эта мысль дремала во мне со дня нашего удивительного знакомства. Я понимал, что становлюсь свидетелем довольно редкого в моей жизни явления, тем более в таком молодом человеке: внутренние убеждения, не продиктованные выгодой, или завистью, или местью, или бахвальством, – нет, настоящие убеждения, ни убавить ни прибавить.

      Бармен Фред медленно и вдумчиво разливает охлажденное пиво по кружкам с логотипом клуба. Вот над такой запотевшей кружкой, склонив голову и поглаживая длинными пальцами округлые бока, завис Эд в ожидании моего ответа.

      – Эд, – говорю я после долгой паузы, приличествующей серьезному обдумыванию. – Скажу так. Да, Брексит – это жопа глубже некуда, но вряд ли в наших силах повернуть часы вспять. Такой ответ вас устроит?

      Не устроит, как мы оба понимаем. Моя так называемая вежливая пауза не идет ни в какое сравнение с затяжными зависаниями Эда, которые я со временем начинаю воспринимать как характерную особенность наших разговоров.

      – А как насчет президента Трампа? – Он выделяет это имя так, словно речь идет о самом дьяволе. – Вы не считаете, как я, что он является угрозой и приговором всему цивилизованному миру плюс поощряет систематическую и ничем не ограниченную нацификацию Америки?

      Наверное, я уже улыбаюсь, но это не находит отклика в угрюмом выражении лица моего собеседника, которому нужен вербальный ответ, а не успокоительные гримасы.

      – Не в такой фундаментальной форме, но в принципе, да, Эд, здесь я с вами тоже согласен, если это может служить утешением, – говорю я мягко. – Но он ведь не будет президентом вечно, правда? И конституция его ограничивает, не давая полной свободы действий.

      Но ему этого мало.

      – А как вам все эти узколобые фанатики, которыми он себя окружил? Христиане-фундаменталисты, считающие, что это Иисус придумал жадность? Куда денутся они?

      Я решаю отшутиться:

      – Эд, когда уйдет Трамп, этих людей развеет ветром, как прах. Лучше