Питбуль. Анне Метте Ханкок

цвете, словно нарисованная строительным валиком, а посередине холста виднелись четыре вертикальных рваных пореза, словно от ножа или другого острого предмета.

      – Что это тебе говорит о преступнике? – спросил Шефер. – Означает ли его ярость что-то особенное?

      Микала Фриис прищурилась и подошла к картине поближе.

      – Похоже на Лучо Фонтану.

      – На что?

      Она взялась крепко за раму и вытащила картину из углубления в стене, чтобы увидеть подпись на оборотной стороне холста. А посмотрев, опустила уголки рта и впечатленно кивнула:

      – Так и есть. С ума сойти!

      – В чем дело?

      – Это действительно Фонтана. Стремление к наживе можно исключить из списка мотивов преступления – вот что это говорит мне о преступнике, – сказала она, и картина снова заняла свое место на стене. – Это и тот факт, что у Уилкинса на запястье что-то похожее на «Ролекс Субмаринер».

      Шефер посмотрел на тело и увидел, что из-под рукава выглядывает золотой браслет от часов.

      Он указал на картину:

      – А эти порезы?

      – Это отличительная черта Фонтаны. Он был основателем направления, которое называется пространственным, в нем художник пытается прорваться сквозь двумерное изображение.

      – Ты хочешь сказать, что это должно выглядеть именно так?

      – Да, и это стоит больших денег. Миллионов! Подумать только, и висит так запросто здесь, в копенгагенской квартире. – Микала Фриис смотрела на картину круглыми глазами. – Она должна быть в сейфе. Или, лучше, в Государственном музее или в Луизиане[16].

      Шефер заметил, что ее дыхание участилось от восторга, а в углублении между верхней губой и носом проступили капельки пота.

      – Прости, а мы на одно и то же смотрим? – спросил он ровным голосом. – Синее полотно с четырьмя дырками?

      Микала улыбнулась ему и кивнула.

      Шефер демонстративно посмотрел на нее пустыми глазами. Затем покачал головой и пошел дальше по коридору.

      – Уилкинс жил один? – спросила Микала у него за спиной. – Не так ли? У него не было ни жены, ни детей.

      Она открыла дверь и вошла в спальню Лестера Уилкинса. Большая двуспальная кровать стояла застеленная, постельное белье было белоснежным и несмятым.

      Она поразглядывала немного комнату и села в ногах кровати.

      – Да, он жил один. – Шефер просунул голову в дверной проем. – И в прежние времена был довольно жалок. Насколько мне известно, он много выпивал и был очень подавлен, так что бог знает во что еще он ввязался. Наркотики? Шлюхи?

      Микала Фриис откинулась назад, отчего заскрипела рама кровати, и, опираясь на локти, рассматривала спальню.

      – Если бы эти стены могли говорить, – сказала она. – Уилкинс якобы трахался со всеми фотомоделями в 70-х и 80-х, но не знаю, так ли уж много событий происходило здесь в последние годы. Наверное, не много, – сказала она, кивнув в сторону костылей, которые стояли в углу комнаты рядом с белым комодом, уставленным лекарствами от подагры,

16

Музей современного искусства, один из самых знаменитых и посещаемых музеев Дании.