Офицеры и джентльмены. Ивлин Во

в медсанчасть, якобы за тонизирующим средством, в коем неожиданно возникла острейшая нужда, скомкал интендантово чаепитие. Вотще: нового созвездия упорно не замечали. Эпторпу оставалось ждать.

      В полдень все четыре роты вернулись с учений. Эпторп, засевший в столовой, слышал радостные голоса и нестройный, нестроевой топот. Ожидание подходило к концу.

      – Эй, Краучбек, что будешь пить?

      Гай удивился, ибо в последние недели Эпторп едва удостаивал его парой слов.

      – Эпторп, дружище, очень мило с твоей стороны. Все утро как заведенный. Миль десять прошагал, не меньше. Пиво, старина. Я буду пиво.

      – А ты, Джервис? А ты, де Суза?

      Чем дальше, тем удивительней: Эпторп никогда, ни на одном этапе собственной эволюции не заговаривал ни с Джервисом, ни с де Сузой.

      – Хейтер, старина, не стесняйся – я угощаю.

      – День рождения празднуем? А чей? – вопросил Хейтер.

      – Насколько мне известно, алебардщики в таких случаях всегда проставляются.

      – В каких «таких»?

      Роковою ошибкой с Эпторповой стороны было зацепить Хейтера. Хейтер в грош не ставил «временных», да и сам носил всего-навсего лейтенантские звездочки.

      – Боже, – воскликнул Хейтер. – Неужто тебя в капитаны произвели?

      – Постановление вступает в силу с первого апреля, – со скромною гордостью молвил Эпторп.

      – О, и денек подходящий выбрали. Проставляешься, значит? Мне розовый джин.

      Бывали моменты – например, они бывали в спортзале, – когда Эпторп поднимался над собственною нелепостью. Сейчас настал такой момент.

      – Крок, ты слышал? Принеси джентльменам, что заказано, – распорядился Эпторп и царственным жестом обвел вновь прибывших. – Начштаба, идемте к нам. Я угощаю. Подполковник, надеюсь, и вы не откажетесь.

      Офицеры собирались на обед. Эпторп лучился щедростью. Кроме Хейтера, никто ему не завидовал.

      Перестановка в кабинете министров осталась практически без внимания. Алебардщики не интересовались политикой – их дело была война. Вот когда зимой Хор-Белишу отправили в отставку, некоторые порадовались и посмаковали событие. С тех пор Гай не слышал, чтобы хоть один алебардщик упомянул имя политического деятеля. По радио периодически транслировали прогнозы мистера Черчилля. Гай находил, что мистер Черчилль выдает желаемое за действительное, тем более что за прогнозами через раз следовали сообщения о провалах на фронте, словно кара Господня из киплинговского «Гимна отпуста»[33].

      Гай полагал мистера Черчилля не более чем профессиональным политиком, топорно фальсифицирующим стиль эпохи Августа, сионистом[34], сторонником открытия народного фронта в Европе, приятелем газетных магнатов[35] и Ллойда Джорджа[36]. Однажды Гая спросили:

      – Дядя, что вы думаете об Уинстоне Черчилле?

      – Тот же Хор-Белиша, только его шляпы почему-то принято считать нелепыми.

      – Другие

33

Имеется в виду одно из самых известных стихотворений Р. Киплинга, «Recessional». Автор просит Господа помиловать англичан за то, что, создавая Империю, они забыли Его, ради Которого Империя и создавалась. Последняя строфа в переводе Е. Кистеровой звучит так:

За душу, что, оставив страх,Лишь дым и сталь опорой мнит,На прахе строит – дерзкий прах —И град свой без тебя хранит;Льет бред речей потоком вод —Помилуй, Боже, Свой народ!

34

Черчилль одним из первых потребовал признания Израиля.

35

Черчилль действительно был дружен с Максом Бивербруком, британским финансистом, политическим деятелем и издателем газет.

36

Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – британский политический деятель. В период англо-бурской войны выступал против политики Великобритании. Автор знаменитого «народного» бюджета, принятого в 1910 г. В 1911 г. провел закон о государственном страховании, дававший право на обеспечение по болезни и нетрудоспособности, а также закон о страховании по безработице. Оба закона были подвергнуты резкой критике, однако весьма помогли Англии в нелегкие послевоенные годы.