Проклятие Эдварда Мунка. Ольга Тарасевич

», – решил Эдвард и заторопился домой, в Гренланд.[4] Хотелось баранины в капусте или мяса на палочках. Дразнящие запахи неслись из ресторанов, наполняя рот слюной. В карманах штанов, как обычно, не было даже нескольких эре. Домой…

      Он миновал Кафедральный собор, взмывающий в ослепительно-синее небо восьмигранным шпилем. Пробрался через суетливую толпу у Центрального вокзала. Пару минут поглазел на витрину рыбной лавки. В корзинах вздрагивала жирная сельдь и превосходный лосось.

      – Заходите, у нас есть свежая треска, – вкрадчиво произнес вдруг появившийся за спиной приказчик.

      И тут же замялся, разглядев потертый плащ Эдварда.

      Юноша гордо вскинул светловолосую голову и, пошатываясь, зашагал вперед. Почему-то ему вспомнились строки из «Старшей Эдды».[5]

      Меньше от пива

      пользы бывает,

      чем думают многие;

      чем больше ты пьешь,

      тем меньше покорен

      твой разум тебе.

      Когда-то отец любил читать им эдды и саги. Когда-то все было по-другому. Когда была жива мама…

      На глаза навернулись слезы. Но ведь это было! Вот они сидят у камина. На коленях мамы устроилась Ингер, еще совсем малышка. Отец возится с Андреасом и Лаурой. А он, Эдвард, не отходит от старшей сестрички Софи. Потом отец раскрывает книгу, Эдвард слушает «Песню о Нибелунгах» и вместе с тем не может отвести глаз от бледного лица матери. Как она красива! Гладко зачесанные черные волосы подчеркивают белизну тонкой шейки, в карих глазах светится такая любовь, жарче, чем огонь в камине. Она юна и прекрасна. Серое лицо отца уже вспахали морщины, мамочка кажется его дочерью. Внезапно ее грудь сдавливает кашель, мать прижимает ко рту платок, и отец умолкает.

      – Все в порядке, Кристиан, – говорит мама, пытаясь спрятать платок в узкий рукав черного платья. Но папа, отложив книгу, перехватывает ее руку. Эдвард с ужасом видит красные пятна на белом батисте.

      Отец отворачивается к окну, где виднеется узкая полоска моря, сдавленного белыми скалами, и глухо произносит:

      – Лаура, тебе надо отдохнуть.

      Эдварду становится страшно. Так страшно, что он, сжимая в руке ладошку Софи, крадется к спальне матери и, приоткрыв дверь, слушает ее неровное дыхание. И опять кашель и предчувствие чего-то непоправимого…

      Ее лицо в гробу было спокойным и безмятежным. Казалось, она спит. Исчезла даже тонкая складочка на лбу, делавшаяся резче, когда батист платка окрашивали кровавые пятна.

      – Нет, мамочка, не уходи! Не надо!!!

      Эдвард, рыдая, вцепился в края гроба. Отец, заставив глотнуть горькой микстуры, запер его в комнате, и Эдвард не видел, как уносили мамочку из их потемневшего дома.

      Мамочка ушла. Но смерть и горе остались в Гренланде.

      Костлявая, неумолимая старуха с цепкими властными пальцами. Она вырвала из семьи Софи. Его сестричку Софи, чистую, невинную…

      Господи, если ты есть! Если все то, о чем твердит замусоливший Библию отец – правда, то почему, за какие грехи ты забрал Софи?

      Ты есть? У тебя, должно быть, полно других дел. И ты не видишь, как съежилась у окна Лаура. Сестра смотрит на морскую гладь, но ничего не замечает и никого не узнает, ее глаза пусты, разум погружается в темноту.

      Отца тоже больше нет. Того отца, которого он помнил и любил – веселого, придумывающего сказки и читающего эдды. Осталась тень, высохшая, почти бесплотная. Даже странно, что тень отбрасывает еще одну тень, в огоньке свечи неровно прыгающую по стенам. Сгибающуюся в раболепных поклонах. Отец все время молится. Зачем? Что толку от этих молитв?

      Эдвард толкнул тяжелую дверь с табличкой «Доктор Мунк» и горько усмехнулся. Доктор? Разве помог отец маме, Софи и Лауре? Никто не поможет, когда к горлу тянется холодная костлявая рука.

      Человек, с которым задумавшийся Эдвард столкнулся на лестнице, думал иначе. Его лицо освещала надежда. О, эта вечная надежда обездоленной нищеты! Он подобострастно поклонился, приветствуя Эдварда, тот вяло кивнул в ответ. Одет высокий худощавый мужчина был так же бедно, как и большинство пациентов отца. Денег с них папа никогда не брал. Жили впроголодь.

      В сырой гостиной было сумрачно. Пошатываясь, Эдвард приблизился к стоящей в углу постели брата. Лицо Андреаса горело от лихорадки.

      – Ему будет лучше…

      Ингер подошла неслышно, поставила на комод стакан воды. С годами сестра становилась все больше похожей на мать. Та же стройная фигурка в складках черного платья, гладко зачесанные темные волосы.

      – Отец дал ему микстуры, жар спадет. И опять… Папа заставил его петь лютеранские гимны… – она прижалась к его плечу, но сразу же отшатнулась. – Эдвард! Ты пьян!

      – Где Карен? – хрипло спросил он, в глубине души зная ответ на этот вопрос.

      Конечно же, не ошибся.

      Ингер тихо сказала:

      – С отцом.

      Сердце закололи ревнивые мысли. Тетя

4

Квартал Осло.

5

Перевод А.Корсуна, М.Стеблина-Каменского.